не видел даже в бою — с ним мог сравниться разве что предсмертный ужас Красса, да и то вряд ли.
Двое стражников подняли огромный железный брус, запирающий проход на арену между двумя каморками, и распахнули дверь клетки. Копейщики стояли наготове.
— На арену, — велел Мемор. — Быстро.
Один из арестантов кинулся на прутья клетки и разорвал на груди тунику.
— Убей меня сразу, — взмолился он. — Во имя богов, убей!
Мемор безучастно разглядывал обкусанные ногти.
— Гоните их на арену, — бросил он. — Живо.
Лучники, подступив к клетке вплотную, наложили стрелы на тетиву и прицелились в троицу.
— Стрелять на счет три. В ноги и в руки, потом в пах, — спокойно проронил ланиста. — Раз.
Троица переглянулась, двое заскулили, как дети.
— Два.
Едва переставляя ноги, приговоренные вышли на залитое осенним солнцем поле. Стражники тут же закрыли за ними проход.
Мемор усмехнулся.
Ромул с Петронием невольно шагнули к передней стене клетки, остальные трое последовали за ними. Сквозь отверстия в кирпичной кладке виднелся золотистый песок круглой арены; кровь, пролитую в прежних схватках, прикрывал чистый слой, насыпанный перед играми. На арене стояла лишь троица арестантов — окаменевшие от страха, они неловко сгрудились вместе.
При вести о том, что первыми будут выступать легионеры, бросившие товарищей погибать в бою, публика разразилась насмешками и проклятиями, на головы дезертиров посыпались куски хлеба и фрукты, из первых рядов кто-то плевал, кто-то бросал монеты. Оробевшие узники, стараясь держаться подальше от зрителей, отодвинулись к центру арены — этого-то и ждал распорядитель.
— Трусы не заслуживают милости! — провозгласил он рокочущим басом. — Какой зверь расправится с ними так, как они заслужили?
Из любопытствующей толпы посыпались оживленные возгласы.
— Безжалостный хищник, который легко сгубит целое стадо овец! Или растерзает беспечного путника зимней ночью! — крикнул распорядитель. — Могучий волк!
Публика радостно заулюлюкала.
Упав на колени, один из троицы воздел руки к небесам — свиста и воя только прибавилось: спасать неудачника никто не собирался. Его товарищи переминались с ноги на ногу, не сводя глаз с дальнего края поля, Ромул глянул туда же — три металлические решетки, плотно притертые друг к другу, уже ползли на веревках вверх по стене, и на арену, невидимо для зрителей подгоняемые острыми палками, вырвались восемь гибких хищников. Густой мех переливался цветами от серого до коричневого и черного, над умными мордами настороженно топорщились чуткие уши; сильные тела, крупнее собачьих, поражали мощью и красотой — организаторы явно не поскупились на лучших представителей волчьего племени, в изобилии населяющего Италию.
У Ромула перехватило дух: волков он раньше видел лишь изредка, в горных краях, где ему случалось бывать с армией. Звери обычно сторонились людей и держались подальше от жилья, что не мешало охотникам отлавливать их для зрелищ вроде нынешнего. В неволе, на рукотворной арене, волки по- прежнему оставались хищниками, готовыми растерзать выставленных перед ними арестантов. Скрадываемая густым мехом худоба не бросалась в глаза, однако Ромул знал, что волков перестают кормить за несколько дней до сражения.
Голодные звери, едва ступив на поле, почуяли добычу и мгновенно разделились: одни, рыча, устремились прямиком к узникам, другие обежали арену и, припадая брюхом к земле, поползли к жертвам сзади.
— В наших местах волки так загоняют оленей, — пробормотал Петроний. — Невероятно. Охотятся одной командой, как сговорились.
Набожный арестант, по-прежнему не поднимаясь с колен, возносил громкую мольбу Марсу и просил о помиловании, остальные двое, встав спиной к спине, угрожающе вопили и махали руками, пытаясь отпугнуть волков, — тщетно; публика заходилась от кровожадного восторга. На арену вновь полетели фрукты и монеты — теперь зрители целили в волков, стараясь посильнее их разъярить. И хотя чаще они промахивались, вожделенная цель была уже близка.
Почуяв слабость противника, звери все ближе подступали к коленопреклоненному арестанту, и вдруг двое, резким прыжком взмыв в воздух, одновременно вцепились ему в руку и шею, повалив жертву и прижав ее к земле. Тут же к ним присоединились остальные волки. Раздираемый мощными челюстями, узник бился в корчах, испуская жалобные крики, которые быстро стихли. Двое оставшихся арестантов, глядя на расправу, обезумели от ужаса. В надежде на последнее помилование один устремился к краю арены, где сидел важный аристократ, и взмолился о пощаде — однако нобиль не удостоил его даже взглядом и продолжал потягивать вино из серебряного кубка. Стражники, грозно замахнувшиеся копьями при попытке узника сбежать с арены, его не остановили, в порыве безумия он продолжал карабкаться прочь — и вскоре уже лежал на земле, пронзенный копьем в грудь. Три волка тут же накинулись на тело, вгрызаясь в теплые кишки.
Последний солдат метнулся к выходу, через который его втолкнули на арену, и, царапая кирпичи голыми пальцами, закричал:
— Помогите! Во имя милосердия!
Ромул и Петроний, застыв на расстоянии вытянутой руки от несчастного, оцепенело наблюдали, как прыгнувший сзади волк, прижав его плечи огромными лапами, вонзил зубы в затылок жертвы. Арестант, взмахнув руками, откинулся назад, и второй волк тут же вгрызся ему в пах; Ромул, дернувшись от пронзительного крика, отвел глаза.
От звуков, впрочем, деваться было некуда. В пяти шагах от него волки рвали тело трепещущей жертвы, толпа над головой исходила безумным криком. Ромул не питал жалости к дезертирам, сбежавшим с поля боя и предавшим соратников, однако гибель от волчьих зубов, словно ты овца или лань, в его глазах была еще хуже распятия на кресте. Зрители, однако, считали такую смерть справедливой.
Вопли длились чуть ли не вечность и наконец утихли, однако с арены еще доносилось то рычание волков, дерущихся за добычу, то хруст разгрызаемых костей. Публика начала скучать, и волков вскоре выгнали с поля — пока несколько рабов били в барабаны и кимвалы, отвлекая внимание зверей, остальные, выстроившись в ряд и отгородившись от волков щитами и деревянными заслонками, оттесняли хищников обратно — к открытым решеткам и дальше к клеткам.
Среди этого-то затишья и появился Мемор. Злобно подмигнув Ромулу, он отобрал еще троих дезертиров и отправил их на растерзание двум медведям и двум диким буйволам. Ни единым знаком не намекнув друзьям, что за участь их ждет, он вновь исчез. Ромул, у которого от напряжения сводило внутренности, присел на землю — смотреть еще один спектакль не хватало сил, страх и без того измучил его до предела. С того дня, как Гемелл продал мальчика в Лудус магнус, смерть грозила ему постоянно, однако всегда подворачивался шанс выжить. Он сумел победить более опытного гладиатора, выжить в побоище при Каррах, избежать гибели в безнадежной схватке Забытого легиона с неисчислимым индийским войском… Теперь же, когда в его уши лились предсмертные вопли таких же узников, как он, жизнь казалась конченой.
Юноша взглянул на сидящего рядом Петрония: тот с закрытыми глазами бормотал молитву Юпитеру. Ветеран держался куда увереннее его самого, а ведь мог бы и избежать такой судьбы! Что ему стоило бросить Ромула одного перед обвинителями и уйти? А он остался — из одной верности дружбе! И теперь Петроний встречал смерть достойно — не то что сам Ромул, к собственному стыду чуть не скулящий от испуга.
— Пора, — прервал его мысли голос Мемора.
Ромул огляделся. Ланиста, уперев руки в бока, стоял в двух шагах, отгороженный лишь решеткой.
— Много б я дал, чтобы вгрызться тебе в горло, — процедил юноша.
— Жаль тебя разочаровывать, — ухмыльнулся Мемор. — Тогда тебя прикончат стражники, и добрые граждане Рима лишатся главного зрелища. Мы ведь не можем такого допустить, правда?
