А. Л. Кожевников
Стартует мужество
Дорога в небо
В группу крылатых
Морозный туман окутал город, на улице холодно, потрескивает промерзшая земля. В бывшей кирхе, где разместился наш топографический отряд, пахнет тушью и старой чертежной бумагой. Топографы- полевики, склонясь над планшетами, отрабатывают летнюю мензульную съемку, «поднимая» исхоженные за лето поля и горы. Бурые горизонтали и голубые штрихи болот воскрешают в памяти утренние зори, росистые травы, переходы через бурные реки и бездонные трясины.
Быстро пролетело короткое сибирское лето. А зима тянется мучительно долго — надоели камеральные работы.
— Давай подадимся куда-нибудь на стройку, — сказал я однажды своему приятелю Михаилу Толстихину.
Тот отложил рейсфедер, внимательно посмотрел на меня и задумчиво ответил:
— Мне тоже надоело здесь сидеть. Знаешь, какая идея пришла мне в голову?
— Какая?
— Давай поступим в аэроклуб. За зиму изучим теорию, а летом будем летать. Я немного опешил.
— Ну как? — испытующе посмотрел на меня Толстихин.
— А что, — согласился я, — давай поступим…
Раньше я не думал об авиации, но теперь вдруг решил: а почему бы и в самом деле не стать летчиком. Это же интересно!
— Сегодня, сразу после работы, пойдем в аэроклуб и узнаем правила, — обрадованно заключил Толстихин.
Закончив рабочий день, мы, не задерживаясь, направились в аэроклуб. По дороге я с интересом рассматривал плакаты, на которые раньше мало обращал внимания. Они звали молодежь на самолеты.
В просторном зале аэроклуба мы увидели группу молодых ребят, склонившихся над расшитой плоскостью самолета.
— Скажите, пожалуйста, — обратился я к одному из них, — у кого можно узнать, как поступить в аэроклуб?
— Зайдите к начальнику, он у себя, — кивнул парень на одну из дверей и опять углубился в работу.
— Пойдем, — сказал Толстихин.
Начальник аэроклуба, одетый в форму военного летчика, разбирал какие-то документы. На столе, рядом с кипой бумаг, лежал кожаный шлем с летными очками, а ближе к краю стоял перевернутый поршень авиационного мотора, заменявший пепельницу. Все для нас здесь было необычным, даже запах эмалита, приятно щекотавший ноздри.
— Мы хотим поступить в аэроклуб, — начал Толстихин.
— Очень хорошо, поступайте. В какую группу хотите: в техническую или летную? — улыбаясь, спросил летчик, измерив взглядом огромную фигуру Толстихина.
Мы на минуту задумались. Откуда нам знать, какая разница между технической и летной группами.
— Мы хотим научиться летать, — ответил я.
— Тогда в летную. Вам надо принести документы о состоянии здоровья, характеристику с работы, справку об образовании и метрики. Ребята вы здоровые, надеюсь, пройдете медицинскую комиссию.
Из кабинета начальника мы вышли окрыленные надеждой.
— Начало положено, — вырвалось у меня.
— Будет положено, когда вылетим на самолете, — остудил мой пыл товарищ. — Прежде надо поступить.
К тому же не все, кто поступает, кончают аэроклуб. Один парень рассказывал мне, что к этому способности надо иметь. Да и на медицинской комиссии можно споткнуться.
Мне тоже вспомнился случайно услышанный рассказ о том, как испытывают человека, определяя его годность к летной учебе. Воображение нарисовало таинственные темные комнаты и лабиринты, напоминающие сказочное подземелье Кощея. Настроение упало.
Но, к нашему удивлению, мы проходили медицинскую комиссию в обычной больнице, и, надо признаться, я испытывал некоторое разочарование: никаких лабиринтов и темных комнат не было. Обыкновенные врачи остукали и ослушали нас, покрутили в специальном кресле и признали годными.
Нас зачислили в летную группу, укомплектованную в основном ребятами с заводов и школьниками. Были в группе и девушки, которые до смешного старались во всем походить на мальчишек.
Начались занятия. Теперь сразу же после работы мы спешили в аэроклуб. Изучали устройство самолета и двигателя, аэронавигацию и аэродинамику, топографию и наставление по производству полетов. По воскресеньям работали на материальной части, практически знакомясь с самолетом и двигателем.
Так продолжалось два месяца. В феврале Толстихина призвали в Красную Армию, и мы расстались с ним на многие годы. Ему так и не суждено было стать летчиком, воевал он в артиллерии и, демобилизовавшись, вернулся к старой профессии топографа.
Проводив друга, я расстался и с топографическим отрядом, поступив на строительство деревообделочного комбината. Эта стройка запомнилась мне на всю жизнь: коллектив был дружный, работалось хорошо. Правда, порой нам приходилось нелегко, особенно когда отрывали котлованы. Землеройных машин в то время не было, главными инструментами служили кирка, ломик и лопата. В авральные дни все рабочие и служащие выходили на штурм промерзшей земли. И не было случая, чтобы кто-то захныкал или увильнул от дела.
Люди ожесточенно долбили покожую на гранит землю. Машинистки, конторщицы в туфельках, некоторые в осеннем пальто, на сорокаградусном морозе и ветре работали вместе со всеми. Им было труднее, чем другим, но и они не уходили. Даже подшучивали над собой, смеялись, как смеются счастливые люди.
А после работы начиналась учеба. Учились все настойчиво и упорно, кто автомобильному делу, кто на курсах десятников. Были и такие, которым пришлось взяться за азы грамоты. Я продолжал ходить в аэроклуб. На стройке была целая группа учлетов. Мы собирались после работы около проходной и отправлялись на занятия. Рабочие относились к нам с уважением и гордились нами, считая нас своими посланцами в авиацию.
На комсомольские собрания к нам часто приходили товарищи из парткома. Бывал и старший инженер строительства Богомолов — крепкий старик с густой седой бородой и пожелтевшими от курева усами. Влюбленный в свою профессию, он видел в нас, молодых строителях, продолжателей того дела, которому посвятил всю свою жизнь.
Запомнилось мне комсомольское собрание, на котором обсуждался ход строительства водозаборной станции. Ее надо было ввести в строй до начала ледохода, а времени у нас оставалось в обрез.
Комсомольцы в своих выступлениях оценивали работу каждой бригады. Возникали горячие споры. В первом ряду с краю сидел старший инженер, слушал и делал пометки в записной книжке. А за стенами холодного, наспех сшитого из горбылей барака, служившего нам клубом, надрывалась февральская вьюга.
