сообщив о полученном задании, поторапливает нас. Кто-то в потемках перепутал сапоги и в спешке не может разобраться, где свой, где чужой. Я вспомнил, что сержант Кузьмин еще в постели: от первой команды «Подъем» он никогда не просыпается.
— Кузьку разбудите, — говорю Простову.
Сержант, как всегда, спал безмятежным сном. Его подняли, поставили на ноги, но, как только отошли, он снова упал на солому. Сердясь на друга, Простов стал дергать его за ноги, и Кузя наконец проснулся. Окончательно оделся он уже в кузове автомашины.
В штабной землянке, куда нас пригласили, собралось уже все командование полка. Начальник штаба капитан Веденеев, склонившись над картой, отыскивал едва заметные населенные пункты. Вокруг царил полумрак, несмотря на то, что посыльный то и дело поправлял фитиль коптилки. По утомленному лицу капитана было видно, что он еще не ложился. Мы сидели и ждали, пока он нанесет на карту последние изменения в боевой обстановке. Передний край по-прежнему проходил по левому берегу Дона, на правом — мы все еще сохраняли за собой несколько плацдармов. Фашисты ежедневно пытались сбросить оттуда наши наземные части, но каждый раз получали по зубам. В те дни Совинформбюро сообщало, что в среднем течении Дона советские войска ведут бои местного значения.
Когда Веденеев подготовил карту, командир полка поставил нам боевую задачу: прикрыть штурмовиков, которые будут наносить удар по скоплению вражеских танков западнее Коротояка. Полетит первая эскадрилья, ведущий — штурман Абалтусов. Взлет по сигналу зеленая ракета.
Вскоре капитан Абалтусов собрал летчиков в своей землянке и дал указания на случай воздушного боя. Предполагалась встреча с истребителями «Макки С-200», которые базировались на острогожском аэродроме. Главное внимание ведущий уделил оборонительному маневру. В случае воздушного боя мы должны были образовать замкнутый круг, а точнее эллипс, немного вытянутый в направлении нашей территории. Он полагал, что такой боевой порядок обеспечивал лучшую защиту от атак вражеских истребителей и позволял группе без перестроения уходить на свою территорию.
Штурман был отличным воздушным бойцом. Ему не раз приходилось встречаться с превосходящим противником, и всегда он выходил победителем.
В полку Абалтусов пользовался большим авторитетом. Тридцатипятилетний капитан принадлежал к старшему поколению советских летчиков, имевших за плечами солидный боевой опыт. Но он не кичился своими знаниями, держался с товарищами просто, отличался исключительной корректностью.
В Абалтусове уживались как бы два человека — «земной» и «небесный». Первый выглядел застенчивым, медлительным, порой даже неряшливым. У тех, кто его не знал, могло сложиться впечатление, что и летчик он неважный. Но это было не так. Садясь в самолет, Абалтусов буквально преображался. Движения его становились уверенными, четкими, экономными. Все он делал обдуманно, без каких-либо погрешностей.
Пока мы готовились к вылету, стало совсем светло. С командного пункта поступило распоряжение — быть в готовности номер один. Мы сели по машинам, чтобы в любой момент запустить двигатели. Сигнала ждать долго не пришлось.
Штурмовики появились на высоте тысяча пятьсот метров. Мы немедленно взлетели и приняли заранее обусловленный боевой порядок: два звена стали осуществлять прикрытие, одно составило ударную группу.
При подходе к линии фронта усилили осмотрительность. Но в голубом утреннем небе сияло только солнце. И на земле царило такое спокойствие, будто нет никакой войны.
Вдруг шедшее слева звено Лавинского метнулось в сторону. А в следующее мгновение надо мной пронеслись четыре тупорылых, с желтыми крыльями истребителя. «Макки», — промелькнуло в сознании, и я инстинктивно развернул самолет для лобовой атаки второго вражеского звена. Прицелившись, нажал на гашетку, но очереди прошли мимо. Чуть не столкнувшись с фашистом, расходимся левыми бортами.
Справа вверху замечаю пару «макки» и бросаюсь в атаку. Ведущий самолет в моем прицеле. Очередь, другая, третья… Но вражеский истребитель продолжает лететь. Замечаю, что недостаточное упреждение. Ввожу поправку. Однако стрелять не пришлось: атакованный парой «макки», я вынужден был сам выходить из-под их удара.
Мой ведомый, сержант Простов, неотступно следует за мной. Он тоже ведет огонь, но, как и я, безрезультатно.
Пулеметы замолкли, стрелять больше нечем. Но неписаные законы боя говорят: «Если патроны кончились, все равно атакуй противника, делай вид, что еще можешь сбить его. Дерись вместе с товарищами, а если положение станет безвыходным — тарань врага». Следуя этим заповедям, мы с Простовым имитировали атаки до конца воздушного боя, до тех пор, пока фашисты, потеряв от огня Абалтусова один самолет, начали уходить в западном направлении.
Штурмовики, выполнив задание, легли на обратный курс. Проводив их почти до самого аэродрома, мы тоже пошли домой.
И на этот раз наша эскадрилья выполнила задание без потерь. Даже самолеты не получили пробоин. Капитан Абалтусов сразу собрал эскадрилью и сделал разбор полетов.
— Дрались хорошо, смело, упорно, — сказал он, — но стреляли плохо. Смешались в кучу, и не поймешь, кто где. Разве так можно?
В этот день мы совершили еще два боевых вылета. И в обоих случаях прикрывали отход штурмовиков на свою территорию все тем же замкнутым кругом. «Мессершмитты», имея почти двойное превосходство в скорости, свободно ходили выше «харрикейнов» и атаковали. А мы, «связанные» между собой, лишь отбивались. Был сбит ведомый Абалтусова Заборовский. Во второй эскадрилье погиб Хмылов, выбросился с парашютом Олейников.
Получалось, что оборонительная тактика изжила себя. Обстановка требовала искать новые приемы ведения воздушного боя.
…Наступила осень 1942 года. Положение на фронтах для нас ухудшилось, особенно на юге. Немцы захватили Кубань, продвигались к перевалам Большого Кавказа, рвались к Волге. Над Родиной нависла смертельная опасность. Мы, летчики, чувствовали это, хотя детально знали обстановку лишь на своем участке.
Первые бои показали, что враг силен, но не так страшен, что фашистов можно бить и на наших стареньких «харрикейнах». Мы почти всегда выигрывали поединки с «мессершмиттами», когда не ограничивались обороной и умело применяли вертикальный маневр. У нас нередко возникали споры по этим вопросам. Оборонительную тактику, «круг» по инерции отстаивали, как правило, летчики старшего поколения. Лавинский, например, видел в ней единственное спасение. Он боялся свободного маневра. Большинство же высказывалось за то, чтобы нападать, атаковать, уничтожать врага.
Когда окончательно определились точки зрения, спор о тактике был вынесен на партийное собрание. С докладом по этому вопросу выступил комиссар. Он решительно поддержал тех, кто выступал против устаревших тактических приемов.
— Наша задача — уничтожать противника, — говорил он. Значит, нужно проявлять больше смелости и инициативы в бою, а не вертеться в «заколдованном кругу». Мы не ратуем за полный отказ от горизонтального маневра, в конкретной обстановке его нужно применять так же, как и вертикальный, но мы против шаблона. Давайте вспомним недавние бои: когда в первом из них стихийно перешли на вертикаль, сразу сбили вражеский истребитель. И наоборот, в последующих двух боях, где слепо придерживались «круга», мы потеряли двух летчиков и три самолета.
И на собрании не обошлось без споров. Но именно они помогли выработать единые взгляды на вопросы тактики. Абалтусов был летчиком «старой» школы, одним из горячих поклонников оборонительного варианта. Но он не стал отстаивать прежние позиции, понял, что на одной обороне далеко не уедешь. Наоборот, все свои знания и опыт он направил на разработку новых тактических приемов.
Внезапный удар
