Противник старался зайти в хвост мне, а я ему. В начале боя он из верхней точки наклонной петли на какую-то долю секунды перешел в пикирование раньше, чем я из нижней точки перевел свой самолет в набор высоты. На второй и третьей вертикалях преимущество было уже у меня. «Як» превосходил «мессершмитта» в маневре и скорости подъема.
Создаю предельные перегрузки. Но противник тоже не из слабых. Не спускаю с него глаз. Запрокинув голову и превозмогая давление огромных центростремительных сил, приближаюсь к «мессершмитту». Фашист или не поверил, что мой истребитель может обойти его на вертикали, или слишком слепо следовал шаблону в тактике. Видя, что его положение ухудшается, он продолжал уходить вертикально вверх. В верхней точке скорость его самолета упала до минимальной, и он, медленно перевернувшись вверх колесами, завис в воздухе. Этим я и воспользовался. Приблизившись к «мессершмитту» на такое расстояние, что можно было разглядеть летчика, я дал по нему длинную очередь. Свалившись на нос, он вошел в отвесное пике. Вскоре на земле мелькнула вспышка взрыва.
Ищу Орловского. Где он? Если еще ведет бой, надо помочь ему, если закончил — встретить, чтобы вместе выполнять поставленную задачу.
Поблизости нет ни моего ведомого, ни пары, которая ушла на уничтожение корректировщика. Вот так повоевали! А что, если сейчас на Горлищево придут бомбардировщики?
Кружу, бросая самолет из стороны в сторону. На мое счастье, нет бомбардировщиков, а то пришлось бы драться с ними в одиночку. Да, неосмотрительно распылил я силы!
Кончилось время нашего прикрытия. Собираюсь возвращаться на аэродром. Но с юго-востока показывается группа бомбардировщиков. Разворачиваюсь с набором высоты и занимаю исходное положение для атаки сверху. Слышу, станция наведения передает:
— «Ястребок», атаковать бомбардировщиков, не допустить к Прохоровке!
Я знаю, что в районе Прохоровки сосредоточились наши танки. Очевидно, гитлеровцы пронюхали об этом.
— Понял, — отвечаю по радио и иду в атаку на флагманскую машину.
Двухмоторный «юнкере» растет в прицеле. Его бортовые стрелки открывают по мне пулеметный огонь. Беру нужное упреждение и нажимаю на гашетки. Однако пулеметы делают лишь по одному выстрелу и захлебываются: патроны кончились. Не сбавляя скорости, иду прямо на самолет ведущего в расчете, что у летчика не выдержат нервы. Отворачиваю от него на предельно малом расстоянии и проношусь между крылом и стабилизатором.
Мои расчеты оправдались: не выдержав психической атаки, фашисты открыли бомболюки и, разгрузившись, начали поспешно уходить. Примеру ведущего последовали остальные.
Но в небе появилась вторая группа «юнкерсов». Снова выполняю боевой разворот и круто пикирую на ведущего. И этих «юнкерсов» я заставил освободиться от бомб.
Набираю высоту. Силы мои, кажется, на пределе, а с запада подходят все новые и новые группы «юнкерсов». Вот подо мной — девятка вражеских бомбардировщиков. Сваливаю истребитель на крыло и почти отвесно устремляюсь на флагмана. Фашист, избегая тарана, резко развернул машину и наскочил на своего левого соседа. Столкнувшиеся самолеты стали разваливаться в воздухе. Остальные, сбросив бомбы, начали уходить.
— Благодарю за работу! — передали по радио с земли.
Лечу на аэродром. От напряжения пересохло в горле. Хочется пить. Ах, какая же вкусная бывает обыкновенная вода!..
На стоянке я узнал, что Орловский сбил своего противника, затем, пристроившись к другой паре, провел еще два воздушных боя.
Мой самолет требует небольшого ремонта: надо заделать пробоины и сменить разорванный правый бак. На это потребуется около получаса. Значит, успею передохнуть и сделать разбор полетов.
На этот раз мое решение было неудачным. Я распылил без того небольшую группу, все дрались в одиночку. Поэтому удар по врагу оказался ослабленным. Да и посбивать могли летчиков. Их выручила хорошая техника пилотирования.
Обо всем этом мы и поговорили, пока ремонтировался мой самолет. После беседы к нам подошел парторг полка капитан Константинов. Он выезжал к месту вынужденной посадки моего ведомого. Я был уверен, что вместе с ним вернулся и Варшавский.
— С приездом, товарищ капитан! — радостно закричал Аскирко. — А как Яша?
Но по лицу парторга было видно, что он несет весть недобрую. Все притихли.
— Нет больше Яши. Погиб.
Оказывается, из боя Варшавский вышел смертельно раненным — пуля попала ему в грудь. Он с трудом посадил самолет. Когда к нему подбежали пехотинцы и открыли фонарь, летчик смог лишь сказать: «Не послушал командира…» И все.
Это известие потрясло нас. Варшавского в эскадрилье любили все. Я вспомнил наши совместные вылеты и бои. Сердце сжалось от боли: вот и еще один друг потерян навсегда…
Константинов отдал мне записную книжку Варшавского. Я раскрыл ее и прочел последнюю запись. Она была короткой:
«Сегодня меня назначили старшим летчиком, — писал. Яша, — но у меня нет ведомого. Буду по- прежнему летать в паре с командиром. Да это и лучше. По всему видно, что ожидаются сильные бои, а я еще по-настоящему, можно сказать, и не дрался — есть возможность поучиться».
Он хотел учиться и учился. Но школа войны — слишком суровая, здесь не прощаются промахи. За свою ошибку Варшавский заплатил жизнью. Нет, не будет даже в малой мере оскорблением памяти друга разбор его ошибки сейчас, перед боем, ибо уяснение ее может спасти жизнь другим!
— Запомните, товарищи, — говорю я, — этот печальный урок. Если командир подает команду: «За мной!», надо идти за ним. Ведущему некогда объяснять, почему он принял такое именно решение. Опытный и грамотный в тактическом отношении летчик поймет каждый маневр командира без объяснения. Даже если в чем-либо и усомнится, — не отступит ни на шаг от приказания… Варшавский был хорошим и храбрым летчиком. Может быть, потому и хотелось ему подраться с истребителями один на один, сойтись в лобовой атаке… Но нельзя нам, понимаете, нельзя ни на шаг поступаться дисциплиной, если не хотим лишних жертв. А мы их не желаем…
…Над аэродромом, не переставая, раздавались пулеметные очереди, ревели авиационные моторы. Где-то поблизости рвались бомбы, гремели артиллерийские залпы. Красный диск солнца с трудом просматривался сквозь дым и пыль.
Самолет мой отремонтирован. Взвилась ракета — сигнал к очередному вылету нашей четверки. Веду звено в район Бутово — Раков — Стрелецкое. Под нами словно извергающийся гигантский вулкан: горят деревни, горят танки, горят сбитые самолеты. Горит, кажется, сама земля. Кое-где видны разрывы зенитных снарядов. Пo ним можно угадать, чьи самолеты находятся под обстрелом: наши разорвавшиеся снаряды дают синий дымок, вражеские — черный.
Мы знали, что за сегодняшний день фашистам, как и вчера, удалось немного продвинуться. Они стараются развить успех. Но наши бойцы проявляют изумительную стойкость. Не выдерживают железо и сталь, лопается земля, а человек стоит. Он тверже стали, простой советский человек.
Идем в указанный район. В небе полно самолетов: «мессершмитты» и «лавочкины», «фокке- вульфы» и «яковлевы», «ильюшины» и «юнкерсы», «петляковы» и «хейнкели»… Из-за плохой видимости бои стали быстротечными. В облаках дыма противник быстро исчезает. При такой ситуации решение нужно принимать мгновенно, с первого взгляда оценивать обстановку.
Мы попали в карусель, где «лавочкины» дрались с «мессершмиттами». И вовремя подоспели. Вначале враг теснил наших летчиков, но постепенно мы перехватили инициативу. Боевой порядок противника нарушился. То там, то здесь вспыхивали его самолеты, спускались на парашютах летчики, выбросившиеся из подбитых машин.
В паре с Аскирко мы преследуем «мессершмиттов». Удачной очередью он сбивает ведущего, но ведомый успевает скрыться в дыму. Через несколько минут замечаю группу из пяти бомбардировщиков «Хейнкель-111». Перевернув самолет через крыло, бросаюсь на врага. Длинная очередь, и ведущий, клюнув носом, круто пикирует. При ударе о землю он взрывается на собственных бомбах. Почти одновременно «лавочкины» сбивают еще двух бомбардировщиков…
