на меня, и помимо моей воли из глаз хлынули слезы, которые я так и не смог удержать.
— Да мы так, Серега, ничего, — примиряюще замахали те руками, — твой мальчик?
— Да! Мой! Андрюха! Что вы ему делали?
— Да поприкалываться хотели, а он молодец — молоток! Как зовут? Андреем? Мальчик, а ты молодец! Серега! Мы, камчатские, тоже берем его под свою защиту…
— Да пошли вы! Без вас обойдемся! Довели пацана… - презрительно бросил красноярец тем и повел меня к себе, — Ты на этих уродов большого внимания не обращай. Так делают только те уроды, которые когда сами были «мальчиками», говно готовы были жрать, чтобы только угодить «старикам»…
Камчатские второкурсники действительно стали оказывать мне защиту и поддержку, при встрече уважительно здороваясь со мной и не допуская «наездов» со стороны других старших кадет, однако в душе я относился к ним с презрением и старался избегать общения с ними. Другие второкурсники меня тоже перестали трогать, так как прослышали про этот эпизод, за характер и твердость уважали, да и красноярские кадеты, которых было мало в училище, держались дружно и в обиду себя не давали… В душе я поклялся, что сам никогда не унижу младших кадет, и буду оказывать им всевозможную поддержку.
Наконец-то пришло время генеральной репетиции. Ночью нас вывели на площадь, где прогнали по полной программе парада. И мы, кадеты, не выглядели хуже других! Даже был приведены в пример многим другим! Гордость за похвалу распирала нас, и забывалась усталость. А самое главное — конец муштре! Сутки на отдых — и сам парад!
Парад наполнил душу восторгом и счастьем. Коробка барабанщиков открывала парад, за ними шла кадетская коробка, далее — все остальные. И волновали сердце военные марши, приятно было ощущать слитность и единство движений всей коробки, которая, кажется, дышит, идет и живет в одном ритме. Когда прозвучала команда «Шагом марш!», весь испуг и волнения остались на месте, а я ощутил себя винтиком отрегулированного и хорошо отлаженного механизма, и автоматически выполнял все необходимые действия.
И облегчение — конец строевым мучениям! Конец бесконечной муштре! День на отдых и экскурсии по Хабаре! Ура!
Всех желающих офицеры отпускали в увольнение и я, вместе с однокурсником Васильевым, решили побродить по городу.
— Не заблудитесь? — побеспокоился ответственный офицер, — Если что, запомните, вам надо будет вернуться в военный городок на Красной горке, любой горожанин объяснит, как сюда добраться.
— Есть! Доберемся!
Я впервые попал в такой большой город, он поражал своими размерами, а когда мы с Васильевым добрались до краеведческого музея, и вышли на берег Амура, река поразила мое воображение окончательно. Родной Енисей был огромной, широкой и спокойной рекой, монотонно несущей потоки воды. Амур — другое дело! Действительно, Амур — батюшка! Буйство, мощь, огромная дикая сила. Свирепые волны бились внизу о скалы, а мы любовались этим незабываемым зрелищем со смотровой площадки краеведческого музея, бесповоротно влюбляясь в эту своенравную реку.
Мы собирались возвращаться, когда меня пихнул в бок Васильев:
— Давай пирожков купим! Смотри, вон тетенька продает!
Только тут я почувствовал, что проголодался.
— Давай!
Мы купили по два пирожка и уплетали их за обе щеки прямо на автобусной остановке, как рядом с ними остановился курсант военного училища.
— Мужики! Я — Уссурийский кадет, но я никогда не позорил свою кадетку, стоя с пирожками на глазах у гражданских, и уплетая их за обе щеки, словно оголодавшее животное. Оглянитесь, на вас же все смотрят! Некрасиво…
Он укоризненно покачал головой, и направился дальше. Мы стояли красные от стыда, опустив глаза. Не было сил поднять взгляд и посмотреть по сторонам. Весь Хабаровск смотрел на нас и хмурил брови, укоризненно качая головой. Потом медленно подошли к урне, выкинули пирожки и пошли к следующей остановке. Здесь нам было стыдно стоять, казалось, что все тыкают в нас пальцами, что мы — кресты, что мы — оголодавшие, что мы — опозорили свою кадетку… И я знал, что больше никогда в жизни так не поступлю.
На следующий день кадеты должны были уезжать в Уссурийск. Вечером меня позвал к себе красноярский кадет-второкурсник Сергей.
— Так, Андрей! Пора вам начинать становиться настоящими кадетами. Надо обрезать шинель!
— Как понять — обрезать шинель? — не понял я.
— Мы постоянно носим сапоги, — начал объяснять тот, — длинная уставная шинель доходит до сапог, закрывая наше отличие от тех же морячков. Понял какое, чем мы отличаемся от них?
— Погонами и лампасами, — понятливо киваю я.
— Верно! И по нашей кадетской моде принято, чтобы нижний край шинели сантиметров на пять не доходил до голенища. Чтобы издалека были видны лампасы, и каждый знал — это идет кадет! Если ты не крест, которому плевать на кадетство — надо резать шинель. Когда это увидят офицеры, начнется террор. Потому надо резать всем, чтобы те не смогли найти крайнего. Однако кто-то должен начать первым! Ты готов рискнуть?
— Готов, — решительно кивнул я, хотя было страшно и так не хотелось быть козлом отпущения. Однако своему земляку Сергею я полностью доверял, и если тот говорил надо, значит — надо!
— Мы тебе поможем обрезать, а когда вернешься в роту, будешь учить других, как это делается…
Перед входом в казарму стоял командир взвода майор Руденков. А я, суворовец Коренев, в не по уставу короткой шинели… Ну, надо же так нарваться? И не развернешься, чтобы уйти, сразу что-нибудь заподозрит! С бешено стучащим сердцем бравым строевым шагом подхожу к майору и докладываю:
— Товарищ майор! Суворовец Коренев прибыл после участия в военном параде в городе Хабаровске!
— Ну, здравствуй! — настроение у взводного было отличное, — Смотрели, смотрели мы военный парад! Молодцы! Не опозорили своих погон, не подвели… Устал, наверное? Ну, ладно, иди, иди в казарму…
— Есть! — взметнулась к шапке рука, и я пулей влетел в казарму.
Руденков задумался. Что-то было не так, но что, понять он никак не мог. Суворовец, как суворовец… Старательный и дисциплинированный… Однако какое-то странное напряжение, и что-то в форме? Да нет… Все у Коренева в форме на месте… Может это я, просто переел в обед, вот и лезет в голову всякая ерунда?
В расположении все, кто увидел меня — ахнули.
— Андрюха! Там же Таракан стоял! Он тебя не выкупил?
— Пронесло, пацаны!
— Ну, ты — молодец! Кадет! Первый с роты! Старики помогли так ровно обрезать?
Я кивнул. На построении на вечернюю прогулку вся рота старательно прикрывала меня от глаз ответственного по роте Таракана, и тот снова ничего не заметил. А из уст в уста передавалось общее кадетское решение. Коренев — кадет! Если все не обрежут шинели до утра и Андрея накажут — в этом будем виноваты мы, потому что предали и подставили товарища. Кто не подрубит шинель до утра — тот крест, и отношение к нему будет — как к кресту!
После отбоя вокруг меня собралась рота, и я на одной из шинелей показывал, как ровно обрезать. Сначала одеваешь, и отмеряешь нужную длину, чтобы были видны лампасы. Делаешь отметку. Потом снимаешь, аккуратно раскладываешь ее на полу, и прикладываешь по метке параллельно к краю шинели свой ремень. По нему мылом проводишь линию и обрезаешь. Ну, и чтобы не висела бахрома — подпаливаешь края спичками. Всем ясно? Вперед!
Утром, на построении на завтрак, увидев построившуюся роту, Таракан ахнул. В роту проникла зараза, и что самое обидное — в его дежурство! Проспал! Суворовцы стояли напряженно, с каменными лицами, ожидая реакции майора. И у каждого над сапогами вызывающе краснели полоски лампас.