убили не сразу после полудня, а где-то ближе к четырем. Миссис Донахью, похоже, не вполне понимает значение своих показаний, желая помочь сыну.
Ветер вдруг стихает, и пурга прекращается так же внезапно, как и началась.
Мелкие и колючие, как песок, снежинки кружат над дорогой и собираются в сугробики на обочине.
— Джонни действительно был в «Бисквите» с подругой, как здесь и сказано, — продолжает Бентон, — но, по его словам, не до часа, а до двух. Судя по всему, они бывали там нередко, но какого-то строгого графика не придерживались, то есть не сидели там каждую субботу ровно с десяти до часу.
«Бисквит» находится на Вашингтон-стрит, минутах в пятнадцати от нашего дома в Кембридже. До моей командировки мы с Бентоном ходили по субботам в это небольшое кафе. Там меню было написано мелом на доске и стояли деревянные скамейки. Интересно, пересекались ли мы с Джонни и его подругой?
— Что говорит его подруга? Когда они ушли из кафе?
— Она утверждает, что поднялась из-за стола около часа пополудни и ушла, потому что он вел себя странно и уходить с ней отказался. Согласно данным ею показаниям, Джонни говорил, что собирается поехать в Салем — узнать свою судьбу, и, когда она выходила из кафе, он все еще оставался за столиком.
Значит, Бентон уже познакомился с показаниями, взятыми полицией, или, по крайней мере, знает, что говорил свидетель. Интересно. Его роль не в том, чтобы определять виновность или невиновность, но в том, чтобы решить, говорит ли пациент правду или симулирует и способен ли предстать перед судом.
— Человеку с синдромом Аспергера трудно понять концепцию предсказания по картам или чему-то подобному, — говорит Бентон, и чем больше он говорит, тем больше я запутываюсь.
Бентон ведет себя так, словно он детектив, и мы работаем вместе, но, когда речь заходит о Джеке Филдинге, начинает скрытничать. Это не случайно. Мой муж редко проговаривается, даже если со стороны может показаться, что дело обстоит именно так. Когда Бентон думает, что я должна получить информацию, сообщить которую напрямую невозможно, он устраивает так, чтобы я сама ее вычислила. Если же мой муж решает, что мне лучше ничего не знать, помощи от него ждать не стоит. Вот так мы и живем. Могу сказать одно: скучно с ним не бывает.
— Джонни не способен мыслить абстрактно, он не понимает метафор. Он очень конкретен, — продолжает Бентон.
— А что другие посетители? Кто-то из них может подтвердить показания его подруги или заявление самого Джонни?
— Ничего более определенного они не говорят, в основном подтверждают, что Джонни Донахью и Дона Кинкейд были в кафе в субботу утром, — говорит Бентон. Не помню, чтобы видела его таким обеспокоенным после эвалюации. — Были ли такие субботние встречи чем-то вроде еженедельного ритуала, никто сказать не может. Следует помнить, что к тому времени, как Джонни выступил с признанием, прошло несколько дней. Остается только удивляться, какая у людей паршивая память и как они потом начинают не вспоминать, а гадать.
— Значит, у тебя нет сейчас ничего, кроме того, что говорит Джонни. А теперь еще есть письмо его матери. — Я повторяю то, что уже слышала. — Он утверждает, что ушел из «Бисквита» в два часа, и, следовательно, ему могло не хватить времени, чтобы добраться до Салема и совершить убийство около четырех. А вот его мать утверждает, что Джонни ушел в час, а значит, и времени у него на час больше.
— Как я уже сказал, пользы от ее письма никакого. Наоборот, оно лишь усугубляет ситуацию для Джонни. До сих пор поколебать его признание можно было лишь одним способом: показать слабость временного графика. Но дополнительный час многое меняет не в его пользу.
Я мысленно рисую картину: около часа дня Джонни поднимается из-за столика в «Бисквите» и отправляется в Салем. В зависимости от обстоятельств — плотности движения, времени отбытия из Кембриджа или Сомервилла и выезда на I-95, — он мог оказаться у дома Бишопов, в историческом районе города, к двум или половине третьего.
— У него есть машина? — спрашиваю я.
— Джонни не водит автомобиль.
— Такси? Поезд? Паром в это время года не ходит, и садиться пришлось бы в Бостоне. Но ты прав. Без машины времени на дорогу ушло бы больше. Час многое решает для человека, которому нужно найти транспорт.
— Я только не понимаю, откуда она это взяла. Может быть, он ей сказал. Может быть, Джонни снова изменил показания. Прежде он утверждал, что вышел из «Бисквита» около двух, но теперь поменял время на час, добавив важнейшую деталь, потому что считает, будто кто-то так хочет. Странно. И в высшей степени необычно.
— Ты же был с ним всего лишь утром.
— Я не из тех, кто стал бы заставлять его менять показания.
Бентон имеет в виду, что деталь эта новая, и он не верит, будто Джонни изменил свою первоначальную версию относительно времени ухода из кафе. Похоже, миссис Донахью просто ошиблась. Я пытаюсь представить, как такое могло случиться, и чувствую — здесь что-то не так.
— А как он вообще попал в Салем?
— На такси или поездом, но свидетельств у нас нет. Его не видели, никаких билетов не найдено, как нет никаких указаний на то, что Джонни был в Салеме или как-то связан с семьей Бишоп. Ничего, кроме признания. — Бентон бросает взгляд в зеркало заднего вида. — Важно вот что. Его версия в точности совпадает с тем, что говорится в новостях, и детали он меняет соответственно. В этой части письмо миссис Донахью верно отражает сложившуюся ситуацию. Джонни повторяет детали как попугай. Повторяет за кем-то, кто предлагает сценарий или информацию. Другими словами, он следует за тем, кто его ведет. Суггестивность, податливость к манипулированию, поведение, способное в некоторых своих проявлениях вызвать подозрение, — это все признаки синдрома Аспергера. — Снова взгляд в окно. — И еще дотошное внимание к деталям, к мелочам. Кого-то такое может поразить. Взять хотя бы вопрос со временем. Джонни всегда утверждал, что ушел из «Бисквита» в два. Точнее, в три минуты третьего. Спроси, что он делал в такое-то время, и он распишет буквально по секундам.
— Но почему же Джонни изменил показания?
— На мой взгляд, он их не менял.
— То есть Джонни посчитал, что будет лучше назвать более раннее время. Что в таком случае люди охотнее поверят в то, что Марка Бишопа убил именно он.
— Вопрос не в том, что он хочет, чтобы люди ему поверили. Вопрос в том, что он верит в это сам. Верит не потому, что помнит, а потому, что не помнит и полагается на предложенный ему кем-то вариант.
— Но кем? Джонни признался в убийстве еще до того, как попал под подозрение и был допрошен. Значит, к ложному признанию его подтолкнула не полиция.
— Он не помнит. Убежден, что перенес диссоциативный эпизод после того, как вышел из «Бисквита» в два часа, добрался каким-то образом в Салем, убил из пневмомолотка мальчика…
— Он не убивал, — перебиваю я. — Могу заверить с полной гарантией. Джонни не убивал Марка из пневматического молотка. Его никто так не убивал.
Некоторое время Бентон молчит и только смотрит перед собой на снежинки, бьющиеся в ветровое стекло с таким звуком, словно кто-то бросал в него песок.
— Мне лично ясно, что миссис Донахью неверно истолковала мнение Джека Филдинга. — Я говорю с полной убежденностью в своей правоте, хотя в глубине души испытываю немалое беспокойство. Как мне поступить с ней? Воспользоваться советом Бентона и не звонить? Поручить моему помощнику по административной части, Брайсу, связаться с ней и передать — с соответствующими извинениями, — что я не вправе обсуждать ни дело Марка Бишопа, ни какое-либо другое. Важно, чтобы Брайс произвел нужное впечатление. Нельзя, чтобы миссис Донахью подумала, будто я слишком занята, будто меня не тронуло ее горе. Мне снова вспоминается утренний разговор с матерью рядового первого класса Гэбриэла, которая сказала мне так много неприятного.
— Полагаю, отчет о вскрытии ты уже видел.
