— Ни хрена себе! — изумился я. — А за рулем он давно?
— Без понятия, — пожал плечами шофер. — Сколько его знаю.
— Обалдеть! — прошептал я.
— Это еще что, — усмехнулся Серега. — Как он в боулинг играет! Одни страйки вышибает!
Этот человек все больше и больше удивлял меня. Пора удивить и его.
Половина мили — около двадцати секунд. Никогда еще от столь ничтожно малого промежутка времени в моей жизни не зависело столь многое.
На взлетной полосе, ревя двигателями, стояли два транспортных средства: тюнинг-кар и супербайк. Вперед, на сколько хватало глаз, уходила бетонка, с которой взлетали и на которую садились тяжелые учебно-боевые бомбардировщики. Но еще никогда эта дорога не знала таких скоростей, на которых очень скоро пронесутся автомобиль и мотоцикл.
Евгений, упакованный по всем правилам в комбинезон и обтекаемый шлем, восседал на своем коне слева от меня. Его байк, сориентированный Сергеем строго по полосе, грозно рычал двигателем. Мой РПД, хотя и не столь громкий, переговаривался с собратом о чем-то своем, моторском, не понятном человеку.
Лена, одетая по случаю в самую короткую юбку, самую короткую шубку и самые высокие сапоги на самых высоких каблуках, стояла сбоку от трассы. Учитывая обстоятельства, в отмашке не было необходимости, и девушка сжимала в руках мегафон. Она нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, приоткрывая манящую темноту, в которую уходили чулки в крупную сеточку, и ждала своего часа.
— Молчи уж, — небрежно бросил я Изе, сидящим, за неимением других кресел, кроме пилотского, на полу.
Медведь и не думал что-то говорить. В его взгляде, упертом туда, где раньше была торпедо, не было и проблеска мысли. Ему было глубоко наплевать, кто сегодня выиграет. А мне — нет. Двадцать секунд, всего двадцать секунд…
Вот Лена поднесла к уху рацию, Паша сообщал, что все готово, можно начинать. Все! Пан или пропал! Девушка поднесла к губам громкоговоритель.
— Готовы?
Ее голос, многократно усиленный, пронесся эхом над полем. Я поморгал фарами, соперник — тоже. Мосты сожжены.
— Три, два…
Пальцами, побелевшими от напряжения, я вцепился в рукоятку коробки передач. Кулак Евгения повернул рукоятку газа до упора.
— СТАРТ!
Байк, поднявшись на 'козла', рисуя задним колесом угольную черту, рванул вперед. Хвост мотоцикла полностью скрывался в клубах дыма. В первые же мгновения двухколесный монстр сделал меня на добрый десяток корпусов!
Педаль, передача, педаль. Моя крошка, похудевшая почти на тонну, проявила редкую резвость, одним махом преодолев расстояние почти в полсотни метров. Даже сквозь рокот двигателя я слышал, как затрещали от резко возросшей нагрузки крепления кресла.
Педаль, передача, педаль. R1, наконец, приземлился на второе колесо. Евгений максимально прижался к супермото, уменьшая площадь лобового сопротивления. Он отрывался.
Педаль, передача, педаль. Жухлая трава, росшая в щелях бетонных плит, вырванная потоком воздуха с корнями, плотной стеной шла за гонщиками. Спицы заднего литого диска Yamaha, превратившиеся в один сверкающий на солнце круг, постепенно приближались к переднему левому крылу моей крошки. Байк сдавал лидерство.
Педаль, передача, педаль. Видеть меня Евгений, конечно, не мог. Но он прекрасно слышал нарастающий гул Ванкеля. Не доезжая нескольких метров до отметки в четверть мили, байкер утопил кнопку впрыска закиси. Японец превратился в метеор, рассекающий воздух, как раскаленный нож масло. Он отрывался так быстро, что, казалось, мои карты биты. Не то что перегнать, а, даже догнать его казалось невозможным. Но в моем рукаве остался еще один козырь.
Педаль, передача, педаль, кнопка. Старт, финиш, стрела взлетной полосы, супербайк… все это осталось в другой реальности. Стрелки всех приборов мгновенно зашкалило. Что-то невидимое, большое и тяжелое надавило на грудь. К горлу подкатывала тошнота.
R1, израсходовавший свою закись слишком рано, прекратил разгон так резко, словно был привязан резиновым тросом к стартовой черте, растянувшимся до предела, и тянущим теперь мотоцикл обратно.
За двадцать метров до финиша, едва не опрокинув Yamaha порывом ветра, я вырвался вперед. Я его сделал! В Пашиных приборах не возникло необходимости, моя победа не вызывала сомнений.
Не пользуясь тормозами, постепенно снижая скорость, я прокатился на нейтрале около полутора километров. Теперь, когда стрелка спидометра упала до сотни, можно было смело топить педаль.
Соперник, эффектно поставив супермото на переднее колесо, остановился чуть сзади. Спрыгнув с байка, он уверенно зашагал на звук моего двигателя.
— Поздравляю с победой, — улыбнулся он, протягивая руку. — Вы действительно номер один, Александр.
— Нет Евгений, — рассмеялся я, пожимая его ладонь. — Может быть, я и чемпион, но номер один — вы.
— Вот этого не надо, — резко ответил гонщик. — Не надо делать скидок. Здание ваше, владейте. Документы можем оформить прямо сейчас.
Хотя за строение мы не заплатили ни копейки (сказать, что оно досталось даром, язык не поворачивается), Pagero и коттедж Пчелкина пришлось продать. Расходы на реставрацию и декорации были ошеломительные. Все наши сбережения ушли в клуб. Назвать его решили просто — 'Четверть мили'. Какого черта? Ведь этот клуб делают расеры, и делают его для тех, кому за '300', значит и название у него должно быть соответствующее.
К лету работы над экстерьером и интерьером были почти завершены. Дизайном занимались Таня с Аллой. Получилось, по-моему, неплохо. Проблем с подбором персонала на первых порах тоже не было. Если с официантками, охраной и даже ди-джеями особых сложностей не возникло, то творческая интеллигенция нас с тезкой просто заколебала. Хотя кастингом занимался перекупленный из 'Неона' хореограф Кирилл Мешков, каждая певица и каждая стриптизерша стремилась пройти смотр не на сцене, а в моей или Сашиной постели. Плюнув на это дело, мы с Пчелкиным занялись другими проблемами, редко появляясь в клубе и оставив за рулевого Кирилла.
Наконец, наступил момент, требующий нашего непосредственного участия. До открытия оставалось меньше недели, и Мешков, не желая брать всю ответственность на себя, потребовал, чтобы хозяева клуба утвердили культурную программу.
И вот мы с женами сидели за столиком перед сценой, являясь единственными зрителями представления. Первыми выступали две певички, которых можно было смотреть, отключив звук. За ними высокая, статная, грудастая, жгучая брюнетка исполняла стриптиз. В этом танце все не так просто, от хореографа зависит не меньше, чем от внешности девушки. Танец может быть столь завораживающим, что от внешности будет значить очень и очень немого.
— Подожди, крошка, — остановил я девушку. — Кир, тебе не кажется, что это движение слишком пошлое? — повернулся я к Мешкову.
— Какое? Вот это? — хореограф дал знак стриптизерше, и она тряхнула грудью.
— Нет, перед этим. Покажи еще раз.
Девушка, развернувшись, сделала широкий полукруг попкой.
— Да-да, — закивал я. — Именно это я и имею в виду.
