вдалбливают, и хотя бы приблизительно реагировать.
Замучиваются и покупатели, и продавцы. О, нервная работа. До невероятия. Учитывая, что ни покупщик, ни продавец не должны, по правилам игры, потакать друг другу. Нет места очарованию дружбы, соблазну вежливости. Стороны, согласно новому издательскому дарвинизму, обязаны вести себя как противники. Собеседников — расплющивать.
Для Викторова характера подобный кикбоксинг — пытка. Ну не способен он на это. Поэтому Виктор преимущественно курирует литературную часть, идеи придумывает. Завлекательно рассказывает их. А как доходит дело до контрактов, тут подключают американский филиал. Роберт и Сэм Клопов умеют вести себя как дятлы или как электронные долбильные машины.
А встречи с Кристин — всегда роскошь. Уходишь с кучей забавных новостей, улыбаясь. Спохватился и сунул француженке резюме «Юмористической энигмистики» Ульриха Зимана. Сунул и диск с полным текстом. Ульрих составляет всю жизнь этот сборник занимательных задач, шарад и упражнений на сообразительность. Виктор предлагает его всем франкофонным. Ждет, когда соблазнится и купит для публикации хоть кто-нибудь.
Кристин уронила диск в сумочку, но пометок в блокноте не сделала — верный признак, что потом ничего не вспомнит и этот диск никогда не откроет. Жаль, но насильно не будешь мил. И почему она без морщин, хотя много улыбается… Мимические морщины должны же быть.
Кстати о мимике.
— А не помните ли вы, кто издавал мима Марселя Марсо, кто его издавал во Франции?
— Ну, я сама издавала сразу после университета. В «Ла Мартиньер». А чего вам надо-то?
— Русские связи Марсо.
— А, ну, я очень немного знаю. Что помню, расскажу. Связи вроде были. Марсель водил хороводы с советскими культурными деятелями. Нам присылали билеты в общество «СССР — Франция». Помню, в нашей книге были фото Марселя на ленинградской набережной. Он там лежит на граните, как босяк. Ну, как французский босяк. Парижская шляпа закрывает лицо, и он из-под этой шляпы выглядывает. Марсель ездил в СССР… в семьдесят третьем. Или в начале семьдесят четвертого. Длинная гастроль, несколько месяцев. Я тогда как раз в издательство пришла. Мы к нему приезжали, а он репетировал какие-то русские номера. У него были в пантомимах сюжеты Гоголя, Достоевского. О, вспомнила! Он показывал дуэль Пушкина. Он сам на Пушкина был похож. Он задумывал русский спектакль. Кто-то из эмигрантов парижских консультировал его по русским подробностям. Какой-то знаменитый ваш сбежавший писатель. Владимир Поляков.
— Владимир Плетнёв?
— А может, Плетнёв. Владимир, это точно. У меня кота тогда звали Владимир. Я поэтому запомнила. Другие подробности, извините, улетучились. Вам идет это, что усов нет. Помолодели.
— Да и вы, Кристин, все молодеете.
Ага, все сходится. Марсо, видимо, не застал в живых Жалусского в Союзе. Проездил со своей русско- болгарской гастролью чуть не год. Везде опоздал. Опоздал передать Лёдикино письмо деду. Тот умер в январе семьдесят четвертого. А потом? А потом, очевидно, планировалось, что Марсо повезет от Пифагора в Париж ящики для Лёдика. Его-то реквизит, вероятно, проходил таможню без досмотра.
Ну, встретился он с болгарским мимом. Книгу свою подарил, письмо Плетнёва вручил Пифагору. А тот письмо-то взял, повертел с раздражением, но, видя, что оно не от Жалусского, тайные ящики французскому коллеге и не подумал давать…
Виктор раскланялся, продолжил бег в сторону террасы и столкнулся к носу нос с Чаком, архивистом из Мичигана. Не крещатицкого «Мичигана», а исконного…
От Сэма Виктор слышал о Вернере давно. Это именно Чак работал на композере в подвале у Профферов, в знаменитом доме «Ардиса» над рекой Гурон. Благодаря его усилиям впоследствии, когда в 1994 году Эллендея переехала со своим новым другом в Лагуна-Бич, было вполне прилично ликвидировано издательство, дом и
— И каков у архива индекс спрашиваемости?
— Индекс спрашиваемости ноль, мой друг. Специализированных студентов вовсе нет. Одна надежда, что кампусовские белки запишутся почитать. А весь английский каталог «Ардиса» купил и, даст бог, будет переиздавать издатель из Нью-Йорка Питер Майер, владелец изысканного «Оверлука».
— Да, как же, я с ним знаком. Еще с тех пор, как он был первым лицом всего мирового «Пингвина». У меня встреча с ним…
…Встреча, а вот когда? Зайду на стенд к нему. Гляну, как Питер, окруженный ассистентами и секретаршами, в своем угловом стенде раструшивает пепел и тычет окурки в криво стоящее на книгах переполненное блюдце.
Слава его такова, что ему, уже не человеку, божеству, разрешено курить в стенде Франкфуртской книжной ярмарки. Если бы Виктор не видел своими глазами, не поверил бы…
— А знаете, я ведь работал с вашей мамой. С Лючией Зиман. Я в прошлом году не связал имена… Это ведь она помогала организовывать переправку рукописи Копелева «Хранить вечно»… И мы опубликовали в тот же год на русском языке. Через два года — на английском. Лючии была заказана русская редактура. Но она успела только обсудить издание, не успела отредактировать. Она ушла так страшно. И такой молодой. Лючия. Все наши, знавшие ее, были безутешны. Я сейчас уж не помню, что она у нас редактировала. Из основных кого-то, из асов, это мог быть Битов, Аксенов, Искандер, братья Стругацкие, Войнович, Довлатов или Саша Соколов. Лючия работала вообще-то, конечно, для Европы, но и мы, «Ардис», то и дело что-то получали от нее.
— Что получали?
— Как что? Подпольные тексты, всякую литературную контрабанду. У нее были каналы передачи, это давало нам всегда подпитку.
И вот от Чака Виктор узнает, с замиранием сердца, выпучивая глаза, как именно тут, в «Хофе», приезжавшая на ярмарку Люка, не хуже истории с подвесками Бекингэма, тайно передавала тексты представителям мировых издательских домов.
Об этой стороне маминой деятельности мало знает даже Ульрих.
Виктор слушал Чака и понимал. Вот в чем ее одержимость была и почти страсть.
В пору выезда из СССР у Люки открылся третий глаз.
Пошла на авантюрные приключения, на риск.
Не смогла тогда вывезти речь Плетнёва в Бабьем Яру — но зато взялась устраивать и пристраивать тексты других.
В первую же поездку во Франкфурт связалась с людьми из «Посева» и передала им «Меморандум» Сахарова («Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе»), не говоря, откуда было получено.
И правильно. Чтоб никого не подвести. Через несколько лет одному из Люкиных корреспондентов, Евдокимову, о котором кто-то проболтался, именно за это в СССР дали тюремный срок.
— Это вдобавок к тому, что она была прекрасный редактор. И составитель. Двуязычный сборник «За права человека», сборник «Ко всем людям доброй воли»…
— А я помню, Чак, она занималась книгой Горбаневской «Полдень»…
— Нет, Виктор, тут вы что-то помните неточно. «Полдень» — ваша мама ни при чем. Пленки «Полдня» попали из Москвы в Прагу в шестьдесят девятом усилиями переводчицы Яны Клусаковой, которая вывезла их на своем беременном животе, а потом переправила в Мюнхен, в книжный магазин Нейманиса…
— Да, но я в данном случае не о перевозке. Этот аспект я вообще плохо знаю. Я просто помню, мама
