— Невозможно, а пытаются. Недавно русские продавали Рубенса его же законным владельцам за семьдесят пять миллионов долларов.
— Я что-то слышал…
— Да было во всех газетах. Стой, Виктор, к делу ближе. Я всегда удерживал тебя от обращения к Левкасу. Но твой Бэр с ним общается. Бэр сейчас в Москве. А Левкасовы возможности, учитывая рост коррупции в эти годы, стали, думаю, безграничны. И злодейская его воля велика.
— Извини, я должен тебя прервать, Ульрих. Я категорически не буду иметь дела с Левкасом. Ни для какой пользы, ни при каких условиях. Причины я объясню, когда мы с тобой повидаемся. А сейчас извини, слышу — кто-то звонит. Думаю, из Москвы Бэр.
Бэр, ощущается, раздражен.
Тон такой, что только слушать и успокаивать.
Сперва о Яковлеве. Сегодня, в день похорон, новый поворот. Не дали ему места на Новодевичьем. Похоронили на Троекуровском. Без военного караула. Караул был импровизированный, из коллег и друзей. В нем и Бэр находился, зажатый, как Христос, между Швыдким и Сеславинским, в веселеньком пиджачке в зелено-голубую клетку, к своему потрясению не нашедший в чемодане черного костюма.
Многие задавали вопросы: почему маленький зал, почему так. Для человека такого ранга, как Александр Николаевич, народа было, конечно, мало. Зато фээсбэшников вокруг во всех скверах было больше, чем на деревьях птиц.
Панихида чуть не переросла в митинг. Говорили, что это человек, подаривший России демократию. Юрий Черниченко выступал о «плутнях новых президентов», а Гарри Каспаров извинялся перед покойным, что новая Россия не такая, как тот мечтал.
Бэр переобщался со всеми.
— В частности, в ваших интересах, Зиман. И на похоронах, и потом пришлось претерпеть в каком-то зале стоячий прием с окнами на Кремль. Удивительно невкусно.
Виктор воочию вообразил. Спаржа белесая, будто консервированная. Волокнистый тунец из банки. Резиновые анемичные креветки. Луковые колечки, которые непривычные иностранцы хватают с лету, думая, это фенхель, а потом стоят с вытаращенными глазами и разинув рот. Ко всем тарелкам прилагается изузоренный, будто для Хеллоуина, лимон, но никому не приходит в голову поставить подносики для огрызков и объедков.
— Эх, а в прежние времена в высоких эшелонах власти, — съехидничал Бэр, — бывали дивные погребальные обеды. Медальоны из косули с ломтиками медовых яблок, кулебяка с форелью, кетовая икра, рулеты из белуги, холодная оленина! Незачем вам, Зиман, ездить на нынешние похороны… Незачем и мне! Но я там Павлогородского видел. Он мне сообщил, что в Конторе на вас никаких разработок не содержится. А сейчас я еду встречаться с Левкасовой женой.
Виктор сделал стойку, переспросил героически равнодушным голосом:
— С женой, не с ним?
— У жены ко мне конфиденциальный разговор. Голос у нее загадочный. Она сказала — встреча в моих интересах. Странно, конечно, что не с ним. Левкаса почему-то не подозвали. Я-то надеялся от него вызнать все для вас. Позвонил, подошла жена к телефону, выслушала. Сказала, ждет на городской квартире. Что Мирей? Не вышла до сих пор на связь? Ну что же это такое, не нахожу объяснения…
— Думаю, скоро объясним. До завтра мы ее найдем. Надеюсь. Мы как раз за ней почти уже едем.
— Так она во Франкфурт приехала? И отвлекает от работы вас троих? Я чего-то подобного и ждал! Заупрямилась: хочу, мол, во Франкфурт со всеми. Говорила об этом не раз. Но я против. Самоуправство! Так и передайте Мирей, что я возмущен. Я ей только что отказал. Всему свое время. А она настояла, как вижу… Передайте ей, мне нужен обратный билет из Москвы. Хорошо? Слышали? Сделает?
— Бэр, попросите лучше Сергея, он вам на месте организует билет.
— Ладно, попрошу. Но вообще Мирей подвела меня, конечно, здорово.
«Пидманула, пидвела!» — икнул чей-то грубый бас в готовом к помешательству мозгу Виктора.
Бэр пока что рассерженно гнул свое:
— Гостиницу в Москве Сергей заказывал. Вселил меня в «Космос», в блядюшник, с разваленными лифтами, неработающими кранами, с официантами-полемистами, с какой-то активной жизнью, нацеленной вовсе не на меня. И интернета нет… Вся-то радость, что забивают перед самым фасадом последний кол в творение местного серийного убийцы, этого архитектора…
— Какое творение убийцы?
— Перед гостиницей доделывают истукана, вашего спасителя, Зиман. Шарля де Голля. Сдали памятник еще в мае, дошлифовывают, весь из золота.
— И сам «Космос», помню, год дошлифовывали, когда построили. И через год все равно в ванной раковина отходила от стены… А де Голль, да, золотой человек, мой спаситель.
Дальше молчать невозможно. Виктор зажмуривается и решает наконец сказать Бэру (осторожно и не все) про Мирей. Что Мирей не во Франкфурте. Да и он, Виктор, не во Франкфурте сейчас. Он в Италии. Как раз Мирей ищет. И конечно, найдет. И уже нашел почти. Думается, в Тоскане Мирей оказалась. Это, вероятней всего, одна российская домработница подстроила.
И про передоверенный Роберту аукцион.
Похоже, на том конце провода потерян дар речи.
— Бэр, вы в порядке?
— И вы мне ничего не до сих пор не говорили?
— Извините, Бэр, но я сам мало что знал. Теперь ситуация обрисовалась. Мы действуем. Я позвоню. Но сейчас, вы извините, я действительно говорить не могу, потому что мы доехали до этнографического института и бежим проводить экспертизу голоса этого шантажиста на акцент. По результатам, обещаю, перезвоню.
Выходит Стелла, злая, ибо уже окончился рабочий день, который вдобавок пятница. В полувоенном комбинезоне, он же и в мае был на ней, когда катались на катере на Лаго-Маджоре. Наряд, правда, смотрится очень эффектно, но доставил уйму проблем, когда настало время стаскивать с нее эту тесную сбрую при лунном свете. Стелла выходит в комбинезоне, видит перед собой Наталию. Замирает. Отмирает. Ноу коммент. Та тоже держится по-британски. Глазами не стрижет. Всем не до того.
Не теряя времени, Стелла повела их в лабораторию, где сидели, честно не уезжая домой, беллинцонские лингвисты.
Наталия лепечет, что хотела проделать экспертизу для одной статьи в газете. Что она собирает материал о работе экспертов.
Виктор закатывает глаза — он-то Стелле совершенно другую версию излагал.
Но та, морща лоб, соображает техническую сторону, на болтовню не реагирует.
«Виктор, помоги! Спаси меня! Они меня хотят… Виктор!» — надрывается на повторяемой и повторяемой пленке по-французски Мирей.
— Миленький материальчик для эксперимента, — поджавши губы, наконец выцеживает Стелла- этнограф. — А можно поинтересоваться, Виктор, отчего у тебя ботинки неодинаковые?
В этот момент он наконец понимает, что же безотчетно нервировало его с самого рассвета. Вот результат обувания одной рукой под телефон. На правой ноге — шнурованный туфель, на левой — мокасин с кисточками.
Виктор теряется, заталкивает ноги под стул, алеет. Но выхода не предвидится. Разве что, если подумать, заталкивать можно только одну, любую, ногу.
— Акцент мужского голоса, — высказывается один из двух беллинцонских экспертов, — это или Луниджана, или побережье Тосканы, Версилия.
Другой, поколебавшись, склоняется определенно в пользу Версилии.
Ученые переводят голос в звуковой файл и отправляют в Беллинцону на компьютер к шефу лаборатории. Тот, разумеется, уже дома, и у него уикенд и уже почти барбекю, но ради срочного запроса он извиняется перед своими приглашенными — слышится со двора гогот — и приникает к компьютеру. Сразу
