— Нас вызвали! — отрезала мама.
У меня внутри всё дрожало. А вдруг всё-таки пустят? Мама достала паспорт. Из него торчал голубой краешек банкноты. Она встретилась со мной взглядом, кивнула.
— Я постараюсь, — прошептала она, а громко сказала: — Костя! Осторожнее с тем пакетом, пожалуйста! Там бананы. Раздавишь.
У ворот проходной тоже стояла будка, а рядом с ней ходила туда-сюда собака на железной цепи. Из пасти у неё шел пар. К воротам подъехал синий фургон с надписью «Молоко». Его пропустили внутрь. Через некоторое время из калитки вышел усатый дядька в униформе с пакетом молока, вскрыл его ножом, налил собаке в миску. Она принялась жадно хлебать.
Мама порывисто вздохнула. Вдруг открылась дверь проходной, и вышла крепкая тётка со светлыми кудрями, накрашенными розовой помадой губами, которые она сложила бантиком. На плечи наброшена куртка защитного цвета.
— Так! Макаровы!
— Мы здесь, — подскочила мама к тётке и начала что-то объяснять шёпотом.
— Вы что, чокнулись? — закричала тётка на маму и сунула ей паспорт обратно. — Заберите ЭТО. Тут же камеры везде, я из-за вас места рабочего лишусь, вы вообще думаете, что творите? Вы меня потом на работу возьмёте?
— Ну простите, у неё день рождения был на той неделе, они уже несколько месяцев не виделись, она младшая, ему без неё так плохо, — бормотала мама.
— Слушайте, правила — это правила. Всё! Сумки будем заносить?
— Костя, — прошептала мама, отворачиваясь.
Она вытащила деньги из паспорта и отдала мне.
— Косте отдашь, это на билет. Купите мне обратный.
А я стояла и смотрела на эту тётку в форме. Которая не пускала меня к папе. И мама стояла и смотрела. Мне хотелось, чтобы она заметила, как я сейчас прожгу её взглядом насквозь, как в её куртке защитного цвета будет дырка! В ней самой будет дырка!
Но ей было всё равно.
— Вы долго будете ещё стоять? — закричала она маме. — Если не хотите, пропустите других.
— Да как же, — пробормотала мама и схватилась за чемодан. Костя забрал его у неё и потащил в проходную. Ирка тоже взялась за пакеты.
У Ирки было скорбное выражение лица, но я знала — это для видимости. Она радовалась предстоящей встрече с папой. А мне радоваться не позволили. Я взяла какую-то сумку и тоже поволокла в проходную. Косте можно, а мне нет?
Мама вырвала сумку на пороге.
— С ума сошла? Она тяжёлая!
Но я молча, сдерживая слёзы, заволокла внутрь эту тупую сумку, а потом уселась на неё.
— Может… — нерешительно начала мама.
— Не может, — отрезала тетка, просовывая их с Иркой паспорта в маленькое окошечко за стеклом и толстой решёткой. — Если так хотите эту провести, оставьте старшую!
Ирка вскинулась. Мама покачала головой и положила руку мне на плечо. Но я спихнула её и выскочила на улицу.
Костя вышел за мной. Дверь захлопнулась. Мы с Костей уселись в машину: он на своё место, я за ним.
— Сядь за Иркиным, — попросил он, — я своё хочу опустить.
Мне было всё равно. Я могла бы и на улице посидеть, прямо на снегу. Какая разница? Мне не холодно, потому что и в груди, и в животе, и в пальцах ног и рук — везде у меня был тот же холод, что на улице.
Я ненавидела Ирку.
В голове мелькнула дурацкая мысль: может, таджики тоже кого-то ужасно ненавидят, и им поэтому не холодно на таком морозе в тонких джинсовых куртках?
Часть 12
В машине
— Обидно, да, — сказал Костя, зевая и вытягиваясь на своём кресле.
— Даже не представляешь себе насколько, — еле выговорила я.
— Почему не представляю?
Я покосилась на него. То есть на его затылок. Какой же он… Ну неужели всё надо понимать буквально? Или он издевается?
— Потому что у меня было что папе рассказать! — выпалила я.
— Это понятно, — кивнул он, закидывая руки за голову.
— Ну, конечно, не такое важное, как у вас с Ирой.
Я старалась говорить ровно, но всё равно получилось язвительно.
— Да и у нас неважное, — сказал Костя, — это Ирке важно. А если ваш отец не разрешит мне на ней жениться, я её украду. Поможешь?
— С удовольствием, — буркнула я, — очень она мне нужна.
Помолчала и добавила:
— Зря ты сказал, что у вас неважное. Я бы хоть за дело мучилась.
— Может, ты своё в письме опишешь?
— Да не могу! — взорвалась я. — О живом человеке хочу рассказать! О маленьком! У меня слов не хватит. Тут показывать надо! Изображать. А ещё… Ещё хочу сразу видеть папины глаза, понимаешь? Он же удивится, что я к ней хожу.
— К кому? — спросил Костя.
— Да неважно.
— Ты определись, важно или неважно.
— Я познакомилась с одной девочкой, — вздохнув, начала я, — она маленькая, понимаешь? Совсем. Ей три года. Она сестра моего одноклассника. Они разрешили мне приходить после школы и играть с ней.
— Типа няни? Платят-то нормально?
— Да никто мне не платит. Просто хожу и играю. Я очень хотела папе рассказать. Потому что меня никто не понимает. Только папа и вот она.
— А, ну да! Переходный возраст, никто не понимает.
— Тебе обязательно надо всем ржать?
— Не, слушай. Я рад. С детьми прикольно.
— Да, ты правильно настраиваешься, — съязвила я.
— Ну нет. Сначала квартирный вопрос решить надо. А ты чего со своей делаешь?
Я помолчала, собираясь с мыслями. Внутри у меня всё просто ныло от обиды. Но потом как прорвало.
— Да много чего! Знаешь, я, когда в первый раз к ней пришла… Она меня, конечно, не сразу приняла. А я ложку для ботинок стала крутить на пальце. Ей понравилось. А потом она испугалась фена. И залезла ко мне на руки.
— Слушай, я тоже боялся фена, когда маленький был, — оживился Костя. — Хотя не, погоди! Пылесоса. И блендера.
