— Не надо мер! Пожалуйста! Они сами должны разобраться. Он им сам должен сказать, что больше не с ними. Иначе всё плохо кончится.
Внезапно Улитка нацепила то самое выражение лица — «ври, да не завирайся».
— А скажи мне, Макарова, — начала она, — ты ведь раньше не была такой разговорчивой барышней. Не спорила ни с кем. Что это ты вдруг вступаешься за парней? Может, они просто тебя подослали? Может, ты тоже проходишь испытание? Может, вы меня совсем за дуру держите?
Она начала распаляться, как всегда, когда сталкивалась с несправедливостью.
— А? Давайте, типа, журнал свистнем, оценки исправим, а потом Макарова сходит, бедной овечкой прикинется и вернёт. И эта глупая Улитка ей поверит? Что ты на меня смотришь? Думаешь, мы не знаем клички, которые вы нам даёте?
А я даже и не знаю, о чём я думала. Скорее всего, о том, что во рту у меня стало кисло. И нос как будто заложило. А папа предупреждал, между прочим… Что всё на меня и свалят.
Улитка смотрела на меня с презрением. И во рту становилось всё кислее и кислее. И хотелось сплюнуть и заорать: «Да мой отец вообще в тюрьме сидит! И это — настоящий бесконечный кошмар!»
— Мой папа… — начала я и замолчала. Потому что у неё зазвонил телефон.
Прививка доброты
— Аллё! — закричала Улитка в телефон таким голосом, что у меня просто волосы на голове зашевелились. — Ну что, Галя?! Что у вас? Капельницу? Ну я так и знала… Ну, откуда, слушай, понятное же дело… И что? Сбили? О Господи, какое счастье-то… Ну как он сейчас? Спит? Ну пусть спит, маленький, пусть… Вот уж намаялось дитё. Он хоть не сильно плакал? Да-да, я понимаю. Ну, Галь, он, когда вырастет, ничего не вспомнит! Ни-че-го!
Улитка высморкалась.
— Галечка, а не хрипит? Да? А чем лечат? Антибиотики… Ну, не переживай, Галечка, пусть антибиотики, главное, чтобы вниз не спустилось. Давай, доченька, держитесь там. Завтра привезу вам…
Улитка окинула глазами стол и добавила задумчиво:
— Еды…
Она положила трубку. Вздохнула шумно, утёрла лицо.
— Сбили температуру. Капельницей, — поделилась она, — как ты и говорила.
— Хорошо.
— Ну чего ты злишься? Перестань. А ты бы не подумала на моём месте? Что вы все заодно? Ну прости, прости, Лиз, но так, как предлагаешь ты, я сделать не могу. Принесу завтра утром журнал и что скажу? Врать не буду, предупреждаю.
— Скажете, что к вам пришёл виновник и вернул журнал. И что вы в нём уверены. Что он не повторит.
— Какой виновник?
— Ну, я!
— Ты же не виновата.
— Так вы меня только что обвинили!
— Лиз, ну перестань же, говорю! Я живой человек, психовала из-за Митьки. Вон, посмотри… Одной свёклы килограмм, наверное, натёрла. Не хочешь, кстати?
— Нет, спасибо. Вы же своим обещали.
— Да не примут там свёклу с майонезом. А самой-то куда ещё есть…
Она покосилась на свои ноги. Потом на меня. И спрятала ноги под стол. Даже скатертью прикрыла, как пледом.
— Чего делать-то, Лиз? — жалобно спросила она.
— Давайте я поручусь перед вами за Андрюшу? — предложила я. — Ну, вроде как под мою ответственность. А вы им скажете, что тоже ручаетесь за виновника.
— Да как я могу за него ручаться-то, Лиз? Ты вот пришла. За тебя ручаюсь, по глазам видно, что не врёшь. А он — что? Где видно, что он осознал, как говорили в советское время? Где? По каким признакам? Понимаешь, Лиз, есть такая вещь, как ответственность.
— Понимаю. Ещё как.
— Да что вы понимаете в ответственности! Вам лишь бы одно — не ругали да поверили, что в последний раз… А моя ответственность в том заключается, чтобы вас нормальными людьми выпустить в мир. Вот смотри, Андрей твой. Закроем мы сейчас глаза на его проступок. И какой он сделает вывод? Что можно сухим из воды вылезти, что бы ни натворил. Отлично, да? Как вы говорите, супер? А догадываешься, что он тогда во взрослой жизни пробовать начнёт? И кто будет виноват? Я? Не объяснила, что за каждое преступление должно быть наказание?
У меня так и рвалось наружу, что иногда «во взрослой жизни» люди получают наказания без преступления, между прочим. И что иногда надо просто верить людям. То есть мне.
— Вы вот думаете, что мы, учителя, какие-то монстры, — продолжала проповедовать Улитка, — а мы, между прочим, мамы! И у нас тоже есть дети. И мы понимаем, что такое ответственность за детей…
И ля-ля-ля… А у меня в голове закрутилось это слово «проповедовать». Где я его слышала? Или видела? Написанное. Давай, зрительная память! Давай-выдавай! Ну?
А!
Точно!
Это же было написано на двери. Маркером. В старой квартире на Рязанском проспекте. «Проповедовать с амвона, увлекать с трибуны, вещать с кафедры гораздо легче, чем воспитывать одного ребёнка. А. И. Герцен». Это папа написал. Когда родилась Ирка. Но смешным мне это показалось только сейчас.
— Ну что ты улыбаешься? — не унималась Улитка. — Ты же ему медвежью услугу оказываешь, своему Андрюше. Стираешь границы дозволенного. Неужели ты просто поверишь ему на слово?
— Мой папа, — сказала я, — детский писатель. И как-то раз он давал интервью журналу. И сказал: детские книги должны заканчиваться хорошо. Добро должно побеждать зло. Потому что в детстве нужно сделать прививку доброты. Сработает, не сработает эта прививка — никто не знает. Но её надо сделать.
— Идеалисты вы с папой, — вздохнула Улитка.
— Ну, я пошла, — поднялась я, — там проснулись… наверное.
— Кто?
— Ну, ребёнок.
— Какой ребёнок? У тебя что, ребёнок?!
— Он не мой.
— Немой?
Я подумала: может, я сплю? Что за бесконечный цирк с конями? То есть с козлами… Кстати, а соблазнительно наврать, что у меня ребёнок. Нет, хуже: у нас с Дроботенко ребёнок, и поэтому я его пытаюсь отмазать. А главное — в эту дурь Улитка небось и поверит. Класс.
— Сестра Андрюшина, я с ней сижу, — объяснила я.
— Зачем? Они тебе деньги платят?
— Просто так сижу. Потому что я её люблю.
— Можно подумать, я всех ненавижу, — пробурчала Улитка. — Ладно, Лиза. Ну, просто пойми меня. Мне ведь обидно, когда меня… как это сказать?
— Используют? То есть пользуются добротой? Я понимаю. Но, знаете, зато про вас только хорошее в классе говорят. Потому что знают, что к вам можно за помощью обратиться.
