Но директор директором, собрания собраниями, а у студентов своя жизнь. Что-то менялось в стране: уже ощущалось, говоря словами автора ещё недописанного тогда романа «Доктор Живаго», то «предвестие свободы», что «носилось в воздухе все послевоенные годы, составляя их единственное историческое содержание». Знаковая деталь: как раз в год поступления Визбора в институте стала выходить многотиражная газета «Ленинец» с постоянной литературной страницей, ставшая стартовой площадкой для многих склонных к творчеству студентов. Ребята не были диссидентами; в те годы диссидентов и не было вовсе. Но в последний свой учебный год Визбор участвовал вместе с Ряшенцевым, Кусургашевым и другими студентами в рукописном студенческом сборнике с говорящим названием «Лёд тронулся!». Правда, в парткоме им быстро объяснили, что инициатива эта излишня, и мягко намекнули, что вообще-то она ещё и наказуема. В Советской стране всё, что публикуется — даже в таком, «нетипографском», виде — должно быть прочитано, оценено и одобрено соответствующими инстанциями…
Между тем предвестие свободы, не в силах пробиться сквозь инерцию партийно-бюрократической цензуры на печатные страницы, просилось зато в песню — неказённую, непарадную, не про человека, что «проходит как хозяин необъятной Родины своей», а про человека просто. Когда один из любимых поэтов студента Визбора Леонид Мартынов писал: «Человечеству хочется песен», он имел в виду, конечно, именно такие песни: их можно спеть среди друзей, за столом с нехитрой студенческой снедью, в лесу у костра… Для них не нужны сцена и оркестр. Не нужен, как говаривал полушутя сам Визбор, смокинг — достаточно свитера.
Вот такие песни, не требующие ни хорошо поставленного голоса, ни профессионального аккомпанемента, а требующие душевного личного опыта и чувства, поются пока в узком студенческом кругу, затем — на постоянных песенных вечерах в девятой аудитории. Один из них длился целых девять часов, и явными героями его были Визбор и Ким, которых никак не отпускали со сцены. Но скоро эти песни хлынут из стен «Московского поющего» и начнут звучать по всей стране — звучать в обход официальных инстанций, без визы всяких худсоветов и начальников. У ребят из МГПИ есть, правда, уже и конкуренты в МГУ: Дмитрий Сухарев, Владимир Борисов, Ген Шангин-Березовский. Они тоже сочиняют и поют. Ну так и хорошо. Со временем и эта «Эльба» состоялась: познакомились и подружились, без всякой ревности и зависти.
Сначала студенты, и Визбор в том числе, сочиняли песни-шутки для капустников. Сочиняли сообща, не деля авторскую славу. И песни эти были предназначены для своих; посторонний человек, не знакомый с данной студенческой компанией, вряд ли понял бы такой юмор. Так вообще зарождалась авторская песня: спустя много лет выяснится, что и Окуджава, и Галич, и Высоцкий начинали именно с шутливых песен в дружеском кругу и для дружеского круга.
Заметным явлением общественной и культурной жизни страны авторская песня станет чуть позже, во второй половине 1950-х годов, вскоре после XX съезда КПСС, где прозвучит исторический (хотя и закрытый; страна прочтёт его только три десятилетия спустя, в эпоху перестройки) доклад Хрущёва с критикой культа личности Сталина. Значит ли это, что Визбор, сочинивший свою первую песню в начале 1950-х, был первооткрывателем этого жанра? И да, и нет. Да — потому что он действительно опередил многих. Нет — потому что уже существовали, хотя и не были широко известны, первые песни старшего барда Михаила Анчарова, появившиеся и до, и во время, и после войны; расцвет же анчаровского творчества придётся всё на ту же оттепель. Уже была написана (правда, не дошла до нас в полном виде) первая песня Окуджавы — «Нам в холодных теплушках не спалось…», сочинённая им на фронте; несколько шуточных песен он сочинил и после войны. По-настоящему же крупным поэтом и бардом Окуджава станет тоже во второй половине 1950-х, сочинив «Ваньку Морозова» и «Полночный троллейбус».
Все они были в каком-то смысле слова первыми — просто не знали друг о друге и не слышали песен друг друга. Компании, в которых они пели, пока что не пересекались; в то время как Визбор учился в институте, Окуджава учительствовал в Калужской области и от московского студенчества был далёк (да он и возрастом был постарше Визбора на целых десять лет). Когда в начале 1960-х в быт начнут входить магнитофоны, первыми появятся и станут широко распространяться записи Окуджавы. Так получилось, что именно у его знакомых эта домашняя техника появилась раньше, чем у других. К тому же Окуджава раньше других выделился как оригинальное
Но вернёмся в «поющий институт» начала 1950-х. Питательной средой нового отношения к жизни и зарождавшейся
И, конечно, походы. Уже на первом курсе Юрий отправился в свой первый лыжный поход с ночёвкой в сторону станции Петелино Смоленского направления и с тех пор без походов своей жизни не мыслил. Для послевоенного времени увлечение туризмом — дело непривычное. Во всяком случае, родители этих ребят в походы не ходили — то ли не до походов было поколению репрессированных и воевавших, то ли время этого увлечения ещё не пришло. Старшие жители деревень, мимо которых ребята топали со своими рюкзаками, удивлялись: работа, что ли, у вас такая — грузы таскать? А иначе, мол, зачем и таскать — бесплатно? Но теперь время для походов, кажется, пришло. На переломе от сталинских «холодов» к хрущёвской оттепели молодого человека потянуло к природе. Он словно почувствовал, что является не «колёсиком и винтиком» большой государственной машины, как многие годы внушала ему советская идеология (впрочем, в правильности социализма никто из ребят тогда и не сомневался), а частью природы, и своё родство с ней ему захотелось ощутить самому у лесного костра, на речной переправе, на горном перевале… В 1950-е годы произошло нечто подобное тому, о чём им рассказывали на втором курсе на лекциях по зарубежной литературе: в XVIII столетии эпоха рационализма, культа разума сменилась эпохой сенсуализма — философии чувства, давшей в итоге теорию «естественного человека» Жан Жака Руссо и решительно обновившей европейское общественное сознание. Удивительно, как повторяются какие-то вещи спустя несколько веков… Для Визбора же, которого к туризму пристрастил заводной, склонный к авантюрам и розыгрышам Максим Кусургашев (он учился двумя курсами раньше), природа и походы оказались не просто студенческим увлечением, как у многих его сверстников, но питательной почвой его позднейшего большого поэтического творчества. Вне увиденных в дороге и творчески преображённых лирических пейзажей его поэзия просто не существует.
Важнейшее открытие студенческих лет — горы. В первый раз Визбор попал в альплагерь незадолго до окончания первого курса, в 1952 году. С весёлой студенческой компанией, воспользовавшейся майскими праздниками и прихватившей заодно несколько учебных дней, он приехал в Приэльбрусье, и оно так запало в его душу, что и на следующий год он туда поехал. А уж потом… Потом горы станут темой всей его жизни, и отдельный разговор об этом у нас ещё впереди. Ну а пока он сживается с особой атмосферой альплагерей, с жизнью, можно сказать, между небом и землёй. В лагере «Баксан» — кстати сказать, первом в СССР, открытом ещё в 1931 году, — начальником учебной части является Александр Кузнецов — тоже студент МГПИ, но другого факультета — географического. Что ж, ему по части гор и карты в руки. Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкесия — вот альпинистские адреса Визбора-студента. Здесь он познал азы этого увлечения, которое и увлечением трудно назвать — скорее профессией, требующей серьёзных навыков. Не то чтобы он стал настоящим альпинистом — это требовало бы полной отдачи, а он хотел жить разнообразно и повидать не только горы. Но любовь к альпинизму привела его в институтский учебный семинар инструкторов-руководителей горных походов; занятия в нём вёл авторитетный знаток горно-
