обо всем рассказать. Найти Здебского было нетрудно. Он сидел в «Харенде» и всматривался в светло- голубые глаза одной юной поэтессы, а она смотрела в серые глаза задумчивого Здебского. Помянович не уважил чувств приятеля, хлопнул того по плечу и заявил:
— Мне надо с тобой выпить.
— Завтра, — сказал Здебский, не отрывая взгляда от переполненной поэзией голубизны, — или в какой-нибудь другой день.
— Пожалуйста, Юлек, — не унимался Помянович. — Это важно.
Здебский с трудом вернулся в действительность.
— Прости, дорогая, — сказал он. — У моего друга проблема.
Девушка встала, поцеловала Здебского и затерялась в сигаретном дыму, клубившемся в «Харенде». Поэт набросил на плечи куртку, и оба покинули заведение.
У стены Варшавского университета посреди густых кустов сирени стояла деревянная скамейка. Для Помяновича и Здебского она имела символическое значение. Здесь они когда-то мечтали о будущем, строили планы, обсуждали концепцию «Трансатлантика». Сейчас они тоже присели на эту скамейку и какое-то время молчали, по очереди потягивая из бутылки.
— Юлек, — наконец сказал Помянович. — Я решил вступить.
— Куда? — спросил Здебский, уже успевший забыть обо всей этой истории.
— В партию.
— В партию? — удивился поэт. — Какого черта?
— Хочу быть журналистом.
Здебский с недоверием смотрел на друга.
— Но ведь ты и так журналист, — сказал он. — Ты даже главный редактор.
— Это лишь игра, Юлек. Когда-нибудь она закончится, начнется настоящее дело.
— Нонсенс! — воскликнул Здебский. — Как раз то, что мы делаем сейчас, — настоящее дело, я вся эта идиотская партия, комитет госбезопасности и прочее дерьмо — бессмысленная жестокая игра!
— Не кричи так громко, Юлек.
— Буду кричать.
— Не кричи. Я тебе обещаю, даю честное слово, что я и там… буду порядочным человеком.
— Порядочным?! — усмехнулся Здебский. — Разве что случится чудо, потому что я не понимаю, как это иначе возможно.
— Ты ведь только поэт, Юлек. Совершенно не знаешь жизни.
Здебский взял бутылку и осушил ее до дна.
— Может, и не знаю, — кивнул он. — Но если в этом заключается знание, то я предпочитаю не знать. Лучше ни бельмеса не смыслить.
Он с размаху бросил бутылку, встал и исчез в кустах сирени.
Помянович еще долго сидел в одиночестве на скамейке. Лишь когда на небе заблестели первые звезды, он встал и, бережно неся свои моральные принципы, поплелся домой.
Решение Помяновича на первый взгляд ничего не изменило, но на самом деле изменило многое. Прежде всего в «Трансатлантике» откуда ни возьмись стали появляться деньги. Увеличился тираж, объем газеты, даже стали платить гонорары.
Чем богаче становилась газета, тем меньше можно было сказать на ее страницах. Каждую минуту Помяновичу звонили товарищи из разных инстанций и что-то деликатно ему внушали. И всякий раз это была рекомендация, которой нельзя было пренебречь.
В редакции появились новые люди, лет тридцати и даже старше. Все они давно закончили вузы, все до одного были партийные и имели различные связи в учебных заведениях, районных и бог знает еще каких органах власти. Здебский перестал появляться в редакции (хотя взамен одной комнаты, которую они занимали раньше, им были выделены три просторных кабинета). Он встречался с Помяновичем в городе, чтобы передать тому материалы для печати. Помянович с грустью наблюдал, как газета, заполненная статьями тридцатилетних, становится все более скучной и невразумительной. Лишь отделу культуры удавалось держаться на уровне. Иногда.
А в то время, когда Помянович искал и хранил свои моральные принципы, а затем пытался приспособиться к новой ситуации, Юрчак поднимался вверх по карьерной лестнице. Словно подхваченный смерчем, он перемещался из одного кабинета в другой, занимал все более просторные помещения во все более престижных местах. Ему удалось, как тогда говорили, «прицепиться» к одному деятелю, который стремительно шел в гору. Того звали Здислав Мончинский.
Однажды, после очередного повышения и получения новой должности в партийной иерархии, Юрчак вызвал к себе Помяновича. Редактор был настроен позитивно и не предполагал ничего дурного. Когда после долгого ожидания он был приглашен в кабинет, кроме Юрчака он застал там незнакомца, энергичного, аккуратно подстриженного, но с виду угрюмого. Без долгих вступлений Юрчак представил мужчин.
— Это и есть товарищ Помянович. А это товарищ Кубелик из службы госбезопасности.
— Из службы… — повторил удивленный Помянович, но опомнился и немедленно умолк. Что, черт побери, службе госбезопасности было от него нужно?
— Садитесь, товарищ Помянович, — предложил Кубелик, словно это был его кабинет. — Как поживает ваша газета?
— Нормально. Развиваемся.
— Да, читаю, читаю… — Кубелик дружески хлопнул его по плечу. — По долгу службы положено, но в действительности читаю по зову сердца.
— Товарищ Кубелик — ответственный за студенческую прессу, — поспешно пояснил Юрчак.
— Только вот одна вещь нас беспокоит, товарищ Помянович, — продолжал эсбэшник. — А именно: отдел культуры.
— Его весьма хвалят, — осмелился заметить Помянович.
— Прекрасно. Интересные мысли. Новые формы. Но дело не в форме, а в содержании. Я прав?
— Конечно, — согласился Помянович. — Но я на все обращаю самое пристальное внимание. К тому же у товарищей цензоров тоже не возникает возражений.
— Может быть, и не возникает… — сказал эсбэшник. — Однако есть во всем этом что-то неуловимое, как бы это сказать… не наше…
— Не понимаю…
— Ну, не будем ходить вокруг да около. Независимо от того, что вы там публикуете, скажу прямо — не нравится нам этот ваш Здебский.
Помянович не знал, что ответить.
— Он очень способный, — быстро нашелся Юрчак.
— Тем хуже, товарищ. Тем хуже. Способный, но он наш враг.
— Я бы не сказал, что он враг… — несмело возразил Помянович.
— Вы с ним водку пьете?
— В последнее время нет.
— А у нас есть сведения от тех, с кем он пил. И не только пил. Они его записали. Знаете, что ваш Здебский говорит о Польской народной республике?
— Что касается наших с ним разговоров…
— Ну конечно, с вами он сама невинность. Хитрец? Но мы его раскусили. Одним словом, этому подлецу не место в нашей газете.
Помянович вопросительно взглянул на Юрчака. Неужели «Трансатлантик» — газета службы госбезопасности? Юрчак просматривал разложенные перед ним бумаги, было очевидно, что он не собирался отвечать на вопросы. Эсбэшник тем временем подошел к столу и нажал большую красную кнопку.
— Слушаю… — раздался приятный голос секретарши.
— Вызовите товарища Бабинца.
Дверь открылась, и в кабинет вошел невысокий неприятный блондин. Маленькие хитрые глазки быстро оглядели кабинет и верноподданнически уставились на Кубелика.
— Товариш Бабинец, — сказал эсбэшник, — тоже поэт, но наш, пролетарский. Он член
