Двери были приоткрыты. Ян заглянул. Профессор лежал на кровати, положив руки под голову, и задумчиво смотрел в потолок. В ногах примостился пан Поняк в помятой, запачканной пижаме. На его коленях лежала книга в твердом темном переплете, и монотонным, усталым голосом он читал фразу за фразой.
Увидев Яна, пан Поняк прервал декламацию, а Профессор оторвал взгляд от потолка и заинтересованно посмотрел на гостя:
— Неужели это наш пан Ян?
— Собственной персоной, — сказал Ян, входя в палату и садясь на указанный Профессором стул.
— Добро пожаловать, наш знаменитый пан Ян — предмет многочисленных научных симпозиумов, талисман политиков, тайная любовь домохозяек, головы которых настолько забиты покупками и барахлом, что без отбеливателя они не в состоянии ясно взглянуть на мир. Приветствую, дорогой коллега. Что тебя к нам привело?
Ян смутился.
— Я хотел бы, — сказал он, уставившись в выцветший, бесцветный линолеум. — Хотел бы здесь остаться…
— Должно быть, временная депрессия на почве слишком больших успехов. Я слышал о таких случаях. А ты, Поняк?
Пан Поняк кивнул головой в знак того, что он тоже слышал.
— Я бы хотел… остаться здесь навсегда… — повторил Ян.
— А что бы вы здесь делали, черт возьми?
Яну стало стыдно.
— Хотел бы… стать вашим учеником и ассистентом, пан Профессор.
И Ян рассказал обо всем, что с ним произошло. Шекспировед задумчиво смотрел на него.
— Да… — наконец сказал он. — Дело непростое… Да что там говорить, чертовски трудное…
— Что же тут трудного? Схожу на склад, выберу себе пижаму…
— Не получится. Вы не пациент. Вам не полагается ни пижама, ни фенактил.
— Почему?
— Согласно общепринятому мнению, вы здоровы.
— Но я не здоров.
— Конечно, здоровы. Вы никогда не задумывались о том, что ваши соседи по улице Кручей также одиноки, брошены и испуганы? Может, в молодости они и не боялись, но с возрастом человека все больше охватывает страх. Нет, не только перед смертью. Перед всем. Но они ведь сюда не приходят, а сидят в своих в квартирах, дрожат, плачут в одиночестве, а потом умирают, и очень скоро о них забывают.
— Это жестоко.
— Безусловно. Сверх всякой меры. Но все возвращается на круги своя. Сейчас, хоть вы ничего и не помните, вы способны вести нормальную жизнь здорового человека. Но через год снова можете заболеть. Такое ведь с каждым может случиться, правда, пан Поняк?
Пан Поняк кивнул, но было видно, что он не слушает Профессора, а думает о своем.
— Если вы снова заболеете, вас привезут сюда. Теоретически такое возможно.
— И мы будем читать с вами Шекспира? Профессор откашлялся.
— Если быть искренним, то и здесь возникают определенные трудности. Как вы, наверное, уже заметили, Поняк принял отвергнутое вами предложение стать моим учеником. Он очень старается. Сейчас мы как раз работаем над «Королем Лиром», и я должен признать, что некоторые интерпретации пана Поняка весьма… весьма неожиданны. Это творческий, необычный подход.
— Да… — сказал Ян. — Я пойду.
— Навещайте нас иногда. Мы скоро приступим к изучению «Макбета», а это драма власти. Вы, если я не ошибаюсь, многое знаете о проблеме.
— Увы, немного, — улыбнулся Ян.
— Значит, вы не сможете нам помочь в этом деле. — И Профессор протянул Яну руку. — Может, я должен был представить вам все в более радужных тонах, не быть таким категоричным… простите, если огорчил вас.
— Ничего, — сказал Ян.
В коридоре было пусто. Когда Ян дошел до двери, откуда-то появилась медсестра и с улыбкой открыла ему дверь.
Ян сбежал по ступенькам, вышел на улицу и остановился, не зная, куда направиться. Может, в парк, туда, где все и началось? Не долго думая, он пошел в сторону Уяздовских аллей.
На площади Трех Крестов он услышал вой сирен и взрывы. Перед министерством промышленности группа мужчин, человек двадцать, держала плакаты с надписью «Солидарность». Какой-то толстяк с повязкой на лбу исступленно крутил рукоятку сирены. Неподалеку несколько юношей в шапках с выцветшим слоганом «Солидарность» бросали дымовые шашки и петарды. Дверь министерства была загорожена металлическим щитом, за которым скучали трое полицейских. Один из них достал зубочистку и стал ковырять ею в зубах. Двое облокотились на щит, и один рассказывал другому о воскресной рыбалке. Прохожие шли по улице, не обращая на происходящее никакого внимания.
Один из демонстрантов, бородатый верзила, крикнул в рупор:
— Завтра нас будет пятьдесят тысяч! Здесь соберется пятьдесят тысяч!
— Ишь, разбежался, — заметил полицейский и выплюнул зубочистку.
Ян пошел дальше. На секунду он остановился перед костелом. По лестнице сбежал худой, нервный священник в пуловере. В руке он держал книгу.
— Польша погибает! — вскричал он, хватая Яна за локоть. — Родина наша гибнет!
— Я знаю, — сказал Ян, вырываясь из его рук.
Он прошел мимо жилых домов, американского посольства, перешел дорогу и оказался в парке.
Здесь ничего не изменилось. По аллеям прогуливались терпеливые мамаши, толкая перед собой коляски, и сгорбленные пенсионеры, меланхолично любовавшиеся деревьями. Ян нашел свою лавку и сел. Как зачарованный он смотрел на водную гладь пруда, но вскоре почувствовал усталость и закрыл глаза.
«Кто-нибудь обязательно за мной придет, — думал он. — Может, женщина? А может, ребенок? Придет, возьмет за руку, и мы пойдем…»
Где-то далеко заверещала птица, и ее песню сразу же подхватили другие.
«А если никто не придет?.. Тогда я могу еще раз… как сказал Красуцкий… могу все забыть…»
Он повернулся лицом к солнцу.
«Сегодня такой теплый ветерок… прекрасный денек… солнце светит для всех…»
И заснул.
Примечания
1
к слову сказать (лат.).
2
