Женщина в янтаре

excuse me.

Она вырывает пакет у него из рук, отпихивает Таливалдиса с дороги и исчезает в кухне. Мама собирает остальные прокладки и следует за ней.

Воцаряется томительная тишина. Женщины смотрят в пол, мужчины молчат, дети ничего не поняли. Бледный заносчивый шестнадцатилетний Эгил, которого мы с Беатой, когда он не слышит, обзываем профессорским сосунком, победно ухмыляется.

Открывается кухонная дверь, выходит миссис Чигане, в одной руке у нее кувшин с молоком, в другой — гора белых, плотных, прекрасных хлопчатобумажных салфеток, которые все боялись трогать.

Когда молчание затягивается, она произносит:

— Мы их выстираем и выгладим, в конце концов, в прошлый раз мы их тоже сами стирали. А если и останется какое-нибудь пятнышко, придется сказать — excuse me.

Она смеется. Потом ерошит Таливалдису волосы.

— Иди, садись рядом, мой шипик.

Поворачивается к нам с Беатой. Мы стыдливо прячем глаза, потому что знаем, что маме тоже неловко.

— Ну, девочки, — смеется миссис Чигане. — Тренируйтесь! Excuse me. Ну, произнесите же! Excuse me.

Все смеются. Я готова расстаться со всем на свете, лишь бы моей мамой была миссис Чигане.

Миссис Чигане отводит меня в публичную библиотеку Индианаполиса, это внушительное серое здание, занимающее целый квартал. Наши шаги отдаются на мраморном полу, когда мы проходим сквозь похожие на пещеры комнаты и вдоль длинных галерей.

Она ведет переговоры с пожилой библиотекаршей с синими волосами, которая окидывает меня недоверчивым взглядом. В конце концов библиотекарша выразительно вздыхает и принимается что-то печатать. Она отстукивает буквы, снова вздыхает, отстукивает что-то еще и протягивает мне желтую карточку.

— Thank you, спасибо, — говорю я ей мысленно. Это первые два английских слова, которым в лагере научила меня госпожа Саулите. Миссис Чигане, когда я произнесла их в автобусе, сказала, что правильно. Th произнести трудно, потому что в латышском языке такого звука нет, но миссис Чигане меня уверяет, что я произнесла почти верно. И все равно сейчас я не осмеливаюсь ничего сказать.

— По этой карточке ты можешь взять домой три книги, какие хочешь и когда хочешь. Через две недели ты должна их вернуть, а потом возьмешь следующие три. И не слушай, если она будет говорить что-нибудь другое, — шепчет мне миссис Чигане.

Ниши, балконы, тускло освещенные комнаты полны книг. Книжные полки высятся до самого потолка, одна за другой, за рядом ряд. Никогда раньше я не видела столько книг в одном месте; я вообще держала в руках мало книг в красивом переплете, в основном они были плохо переплетены, напечатаны на желтой дешевой бумаге, быстро принимали обтрепанный вид. Я прочту эти книги, одну за другой, все по очереди, я попробую их все прочитать, я выучусь всему, что для этого понадобится. Если каждую неделю я буду читать по три, сколько времени потрачу на все? Я с нетерпением жду, когда смогу начать. Но прежде надо выучить английский. Возможно ли это вообще?

Миссис Чигане снова беседует с библиотекаршей.

— Ууу! Ауу! — говорит она и машет руками.

Библиотекарша смотрит на нее, широко раскрыв глаза. Миссис Чигане складывает руки у рта и дует.

— А-а, да, да, — говорит библиотекарша и, стуча каблучками, уходит по белому мраморному полу. Возвращается со стопкой книг. На самом верху «Унесенные ветром».

Миссис Чигане мне переводит. Я чувствую, как расплываюсь в счастливой улыбке, и тогда библиотекарша вспоминает, почему она стала библиотекаршей, и тоже улыбается мне. Она ставит на книгах штамп и протягивает их мне. Рот у меня пересох, руки дрожат, я хочу как можно быстрее оказаться дома.

«Унесенные ветром» на латышском языке в лагерях были изданы четырьмя тонкими брошюрками. У мамы есть только первая часть, которую я перечитала уже трижды. Удастся ли Скарлетт О'Хара завоевать любовь Эшли Уилкса? Полюбит ли она Ретта Батлера? Уедет ли из Тары? Что с ней случится во время войны? Она останется жива? Вернется ли когда-нибудь в свой дом? Меня сжигало любопытство.

Как только я вернулась в дом пастора Маккормика, я сразу же отыскала англо-латышский словарь, который мои родители, люди некурящие, выменяли на выдававшиеся им сигареты. В конце лестницы, ведущей на чердак, есть маленькая дверца, открывающаяся на балкон, куда обычно никто не заходит. Решетки покривились, балкончик такой маленький, что места на нем хватает только для одного человека. Идеальное место — светло, тихо и большую часть дня здесь тень. Никто тут никогда не сидит.

В лагере я немного учила английский язык. «This is a pen, this is a pencil», это ручка, это карандаш, — повторяли дети наизусть. Как-то летом нас отправили в полуразрушенный дом на берегу канала, администраторы лагеря пытались таким способом возродить запомнившийся им на всю жизнь отдых в деревне во время летних каникул. Мы научились петь «My Bonnie Lies Over the Ocean» и «Oh, My Darling Clementine», о девочке, которая вместо туфелек надевала на ноги ящики из-под селедки. Однажды мы пели «У моей шляпы три угла», и англичанка-офицер со смехом нам подпевала. Но я знала, что мне придется выучить гораздо больше.

Я принялась сравнивать слова латышского перевода с первой страницей английского текста. Отыскивала в словаре те, которые не понимала. Некоторые из них имели массу смущавших меня вариантов, были просто похожие на них, других не было вообще. Но большинство слов я находила. Я упорно продвигалась от строчки к строчке, сквозь предложения, сквозь абзацы к такому знакомому по латышскому переводу содержанию. Меня интересовало то место, где Скарлетт перестает владеть собой, я его нашла. Когда слово или предложение не поддавались, я переходила к следующему, досадуя, что никогда не пойму всего. Но я продолжаю.

Через час книга случайно открылась в середине. «Я никогда больше не буду голодать», — обещает себе Скарлетт. Эту часть на латышском я не читала. Я отыскиваю каждое незнакомое слово, держу пальцы в разных местах словаря, читаю еще раз все предложение. Меня наполняет неизъяснимое, внезапное озарение, словно свет. Я поняла, я поняла. «Я никогда больше не буду голодать». Я поняла, что сумею пробраться сквозь незнакомые еще мне страницы, я сама выучу английский язык. Я ликовала. Казалось, закатное солнце, озарявшее верхушки кленов, ликует вместе со мной.

Каждый свободный час я провожу на балконе. Меня тревожит, как быть с двумя другими выданными мне книгами — об изучении воздушных потоков и климата, но миссис Чигане меня успокаивает, что библиотекарша не станет спрашивать, прочитала я их или нет. Оставаясь одна, я переживаю минуты глубокого отчаяния и неописуемого восторга. Только миссис Чигане время от времени интересуется, как мои дела.

— Вот видишь, — говорит она. — К школе ты уже будешь говорить по-английски. Ты умная, как я. Я выучила меньше чем за год, но у меня, конечно, была ежедневная практика, в офисе лагеря было полным- полно молодых американцев.

Подобная перспектива меня пугает, потому что до школы осталось несколько недель.

Но миссис Чигане снова меня подбадривает:

— Ты уже знаешь, как отыскивать незнакомые словечки, и поняла, как связать их друг с другом. Это самое трудное. Через гриву перескочила — и через хвост перескочишь.

14. ЖИЗНЬ И КИНО

Лето позади. И случилось чудо из чудес — я умею читать по-английски. Хотя многие слова мне по- прежнему надо отыскивать, но зато, когда я их нахожу, предложение сразу становится понятным. Я ужасно