— Кипит! — сообщил Краковец, стараясь, впрочем, быть любезным и ненавязчивым. Он протянул чистый стакан: — Можно самообслужиться?
— Да? — сказала буфетчица, глядя на него с усмешкой.
Это было замечательное «да?». Точно он попросил у нее довоенную воблу или блины с икрой. Да он вскоре и сам убедился, как глубока была пропасть его наивности: буфетчица вылила черную жижицу из кастрюльки в десятилитровое ведро, где были смешаны вода, сахар и молочный порошок, после чего традиционная кофе-какала была готова к употреблению.
Краковец брезгливо отверг прошлогодние яйца и летнего завоза кефир, выбрав к кофе окаменелую булочку.
— Идите в зал, сама обслужу, — сказала буфетчица. Она вдруг вызывающе качнула задом, и Краковец смог понять, что это сексуально активная единица, что она еще, вероятно, обслуживает кого-нибудь там, в этих влиятельных верхах, и чем-то иным, хотя, конечно, и менее ценным, чем копченая колбаса, а все же пока имеющим спрос (в определенной, конечно, обстановке, под элитарную выпивку и ту же колбаску — ах, как прекрасна, должно быть, жизнь в высоких, а также еще более высоких сферах!). Зазывно качнувшийся зад этой спецбуфетной сексуальной единицы засвидетельствовал, что и он, Краковец, тоже размещается где-то там, не на самом социально-сексуальном низу нашего общества, хотя и не вполне еще ясно, чего от него можно ждать женщине. «Ничего ты, мордатая курва, не дождешься, — очень невежливо подумал он про себя. — Ни водяры тебе не будет, ни шампусика, ни продвижения по службе, ни задвижения на службе… Пусть тебе начальство задвинет».
Он молча удалился за массивный дубовый столик (на сей раз дуб был отчего-то без инкрустаций) и демократически поделился с толстым Валерой своими мыслями (не всеми, конечно, ибо Валерин должностной демократизм еще не казался ему совершенно надежным):
— Разбойница, а? Просто Дикий Запад. Правильно нам партия говорит: здесь ищите своих героев, в самой так сказать, гуще. Вот они, наши гангстеры, наши вестерны и салуны. Такая задушит — и не пикнешь… Впрочем, — добавил он осторожно, — и то очевидно, что не всякий герой годится нам на первом этапе гласности…
— Это точно, — сказал Валерий. Он был унижен буфетчицей, давшей ему понять, что он пока не Бог весть какой начальник и что таких-то, как он, грибков она бочками маринует.
Склонившись к Краковцу, Валерий сказал доверительно:
— Ее, кажись, сам тянет.
Краковец кивнул с большой серьезностью, хоть и не вполне понял, кто такой был «сам» и какова была степень его самовитости: то ли это был первый секретарь, то ли всемогущий начальник нефти, то ли шеф жилпромстроя. Видимо, он все же занимал какое-нибудь достойное место, отчего и был «сам». То есть «сам» он был именно вследствие сочетания с этим местом, ибо сам по себе он был, вероятно, никто и ничто — и будет никем снова, как только его с этого места снимут. Хотя всего он все же, наверно, не потеряет, не дадут ему все потерять, совсем потеряться, раз уж добрался он до самого спецбуфетного верха…
После завтрака Валерий повез гостя на стройку жилмассива.
— Все понято, — сказал Валерий, выслушав дорогой смутные пожелания Краковца насчет человеческого фактора. — Вам Валентина нужна. У нее все показатели, буквально, — и выполнение, и авторитет, и даже где-то личность…
— Это хорошо, — сказал Краковец. — Последнее. Насчет личности.
— Увидите! Будка — во!
Они высадились из машины среди холмов строительного мусора. Хотя и строительный, он был все же мусор, уже изрядно, впрочем, перемешанный с нетающим снегом. И ветер при этом дул просто ледяной. «Сентябрь, падло, называется», — уныло думал Краковец. Ежась на ветру, он размышлял, отчего он так ненавидит стройки. Может, оттого, что имел несчастье родиться в период развернутого строительства, прожил свою жизнь под грохот строек и никогда уже, наверно, не увидит ничего достроенного…
Он оглянулся. Валерий за его спиной ковырял ботинком кучу строительных отходов.
— Вполне приличные доски попадаются, — сказал он. — А мне вот так нужна доска для балкона. Надо будет обговорить… Вообще стройка, я вам скажу… — Валерий прищурился руководяще. — Это ведь золотое дно, кто понимает.
«Вот и еще один взгляд на развернутое строительство, — подумал Краковец уважительно. — И он ведь прав, мой гид: под стройку что хошь можно списать и что угодно для себя самого построить. Построенное-то, оно, конечно, всегда ниже наших ожиданий, зато сам процесс строительства…»
Краковец вспомнил, как он снимал однажды дачу под Гагрой у скромного строителя пицундского комплекса. Человечек этот был простым диспетчером на знаменитой пицундской стройке, под каковое строительство (и каковое диспетчерство) он для себя лично построил пятнадцать дач, все как есть из краденого материала. Строительным организациям курорт обошелся, конечно, дороговато, да и диспетчера в конце концов все-таки посадили, но сидел он совсем недолго: на сокращение сроков отсидки у него были особо отложены деньги… Глядя на Краковца, безнадежно терзающего в приморском саду пишущую машинку, славный пицундский строитель останавливался иногда перед сочинителем, точно хотел сообщить ему что-то очень важное. И Краковцу казалось, что он даже понимает, что? хочет сказать ему удачливый строитель: «Кончай, друг, строчить эту хреновину. Вот он, стоит перед тобою, настоящий герой наших дней, настоящий мужчина, настоящий Давид-строитель… Что с того, что построил он частные дачи, а не уродливые бетонные башни? (Ты-то что, предпочитаешь казенные частным?) Но ведь построил. Своими руками. Деньги, во всяком случае, украл своими руками, а уж строили, конечно, работяги. Но не бесплатно строили — всем дал хорошо заработать, расплатился за все. И ничего не боялся — кто смел, тот и съел. Теперь он один живет по-княжески среди этой голи. Ну, а ты? Про что ты строчишь с утра до вечера? Про кого?..»
— Вот и она, — сказал Валерий, — наша Валентина. Прошу любить и жаловать…
— Любить нас некому, — отозвалась Валентина грубым, почти что мужским голосом.
Она была крупная, плечистая, скуластая, но лицо у нее было не без приятности, скорей, впрочем, мужское, чем женское лицо.
— И писать о нас нечего… План мы даем, конечно… Когда матерьял подвозят.
— А когда не подвозят?
Она усмехнулась. Рот у нее был хороший, выразительный, только над верхней губой чуток желтело, наверно, от курева.
— Когда не подвозят, тоже даем.
Краковец ей улыбнулся, он ее понял: если надо — припишем, не дадим работягам бесплатно вкалывать. Кто план составляет, тоже не дурак: знает, что и план можно обойти, потому что планы все эти с потолка. С того самого кривого потолка, который они здесь еще не белили, но уже сдали и оплатить заставили. Который скоро потрескается, так что все равно пойдет в доделки.
— Что ж это за е… — Она воздержалась. — Ветер, гляди, так и содит. Пойдемте к нам, чего на ветру стоять?
— В прорабскую?
— В прорабской у нас чего, только эти вымораживать, как их… — Она опять воздержалась от точного слова, учитывая присутствие Краковца. Судя по всему, приучена была к деликатному обхождению с визитерами. — Где малярные работы, там у нас электропечка есть, тэн, чтоб скорей сохло, вот там потеплей будет.
В «секции», а по-московски — квартире, где сейчас работали маляры, было и впрямь тепло от раскаленной проволоки, натянутой на какую-то раскоряку. Работали девушки. Одна из них разделась до маечки, и это создавало в комнатке почти пляжную атмосферу. («Есть же на свете края, где в сентябре еще светит солнце и люди голые купаются, где фрукты на деревьях, где птицы верещат, шустрят ящерицы…» — безутешно думал Краковец). Прочие девушки были в заляпанных комбинезонах, в платочках, но все же без сапог и телогреек. Одна из них, такая щупленькая и хрупкая, это даже под комбинезоном угадывалось, не оглянувшись на них, продолжала с упорством красить оконную раму, и не понять было — то ли с увлеченностью, то ли обреченно. Краковец остановился у нее за спиной, и тут же рядом оказалась бригадирша Валя. Девушка продолжала красить, не оглядываясь, но вся поза ее теперь выражала внимание
