замечательный дом, другой занялся чикле. Теперь все уже уехали.
Я был рад, что три беглых французских каторжника покинули остров. О чем бы я с ними говорил? Что же касается сеньора Чемберлена, то, судя по имени, он наверняка был англичанин.
Выразив сеньору Пересу свою признательность, я, вместе с его сыном отправился к ним домой. Улица, по которой мы шли, вскоре превратилась просто в каменистую, заросшую травой дорогу с домишками по бокам. Мигель Перес остановился перед одним из домов, размотал на двери веревку, и мы вошли в большую грязную комнату без потолка. Над нами была высокая крыша из искусно уложенных листьев веерной пальмы.
Здесь можно было «раскинуть свой гамак». Взяв ржавое ведро, Мигель вышел через заднюю дверь во двор, чтобы набрать в колодце воды для умывания. Немного освежившись, я довольно долго возился с гамаком и противомоскитной сеткой, а потом снова пошел на площадь. Мне хотелось разыскать сеньора Чемберлена.
На мои расспросы, как его можно найти, мне показали небольшой розовый дом на берегу, похожий на ресторан или какой-нибудь бар. Я вошел туда и, к своему удивлению, оказался в шикарном ночном клубе, который мог бы оказать честь любой стране мира.
Пол в нем был выложен красивыми керамическими плитками, на стенах висели цветные репродукции фресок древних майя, найденных в 1946 году в Бонампаке в штате Чьяпас. Это самые лучшие по сохранности фрески среди всей фресковой живописи майя. На них изображены знатные майя в богатых одеждах и музыканты, играющие на глиняных свирелях или на барабанах, обтянутых ягуаровой шкурой. Мое внимание привлекла более современная музыка, доносившаяся откуда-то со двора, и я вышел на террасу, обращенную в садик из пальм и бананов. Посреди этого патио сидели пятеро музыкантов и самозабвенно играли модный южноамериканский танец на барабанах, тамтамах и гитарах. Я просто не верил своим глазам и на секунду даже усомнился, действительно ли я на Косумеле. Когда я спросил мистера Чемберлена, ко мне подошел джентльмен лет пятидесяти с барабаном в руках.
Сообщив, что он не француз, но свободно говорит по-французски, мистер Чемберлен предложил мне выпить с ним и за бутылкой сухого мартини под музыку своих продолжавших играть товарищей рассказал, чем он занимается на Косумеле, и кое-что о доме, где мы находились.
В детстве мистер Чемберлен замечательно играл на скрипке и был настоящим вундеркиндом. Позже он перепробовал всякие профессии, много путешествовал и наконец осел на Косумеле, самом счастливом, по его словам, острове на свете. Из любви к музыке мистер Чемберлен научил здесь кое-кого играть на скрипке и петь, а потом открыл ночной ресторан с единственной целью развлечь своих посетителей. Однако он надеялся, что в недалеком будущем его заведение станет основным пристанищем туристов на острове. Хотя мысль о туристах мне совсем не понравилась, я все же не мог не высказать своего восхищения удивительной атмосферой его клуба.
Целый вечер мы болтали о множестве всяких интересных вещей, но из-за вина, усталости и необычности обстановки все это быстро вылетело у меня из головы. Помню только, что Илиа Чемберлен очень много говорил о художественных ценностях ленинградского Эрмитажа, а я зевал от усталости и удивления.
Этот вечер, проведенный тогда с Чемберленом, запомнился мне надолго, так как в скором времени он стал моим последним воспоминанием о цивилизованном мире. Мартини, выпитый нами в тот вечер, был как бы прощальным тостом перед началом моих приключений. Но это оказались совсем не те приключения, ради которых я сюда приехал.
Спал я в ту ночь очень беспокойно и изодрал всю противомоскитную сетку. А наутро поплелся на площадь, где встретил профессора Переса, по-прежнему объяснявшего своим слушателям, что такое подобные треугольники. Заметив меня, он подтянулся и торжественно произнес:
— Ми амиго, если вы еще не раздумали уезжать, идите к пристани. Какой-нибудь катерок с побережья прихватит вас с собой и, возможно, довезет до развалин Тулума. А там, как знать, может, вы и найдете судно, идущее на юг, хотя я сомневаюсь в этом. Во всяком случае, осмотрев развалины, вы всегда сможете вернуться обратно на Косумель.
Такая неопределенность мне совсем не нравилась, но я все же последовал совету Переса и направился к пристани. Хотя было только около девяти часов утра, жара уже стояла невыносимая. У пристани работали люди. Я спросил у какого-то рыбака, ходят ли отсюда на юг суда и можно ли добраться морем до Белиза.
— Едва ли. Тут только и есть одна «Фиделия», что вчера пришла на остров. До Белиза она ходит всего раз или два раза в год. Раньше здесь был еще «Клаудио Канто», но в прошлом году он потонул в заливе Четумаль во время урагана. Страшный был ураган, «Жанет» называется. Много народу погубил он в Четумале и разорил все побережье. Да, страшный ураган.
В первый раз я услышал тут об ураганах, а до этого просто понятия не имел, что Кинтана-Роо — одно из самых неблагополучных в этом отношении побережий Карибского моря. Кажется, не бывает года, чтобы ураганы, следуя к Мексиканскому заливу и Флориде, не обрушились бы на Кинтана-Роо. Но это уединенное побережье так мало населено, что сведения об ущербе, причиненном здесь ураганами, никогда не попадают на первые страницы газет. А ущерб бывает немалый. Мне сказали, что ураган Жанет целиком уничтожил городок Четумаль. О силе этих ураганов и об их разрушительном действии в Кинтана-Роо можно судить по тому страшному опустошению, какое они производят в Британском Гондурасе, если проходят чуть южнее. За последние тридцать лет город Белиз был дважды разрушен до основания и отстроен потом заново. В скором времени мне и самому пришлось узнать, какой урон наносят ураганы побережью Кинтана-Роо.
Я осмотрел пристань, смекая, кого бы расспросить о судах, и направился к обнаженному до пояса индейцу. Это был довольно привлекательный парень. Невысокий, как все индейцы, с широкой выпуклой грудью, красивыми глазами, с типичной для майя треугольной формой головы и длинным орлиным носом — точно таким же, как у статуй в Паленке. Индеец укладывал мешки и канаты на краю пристани. Я подошел к нему и, стараясь как можно лучше произносить слова по-испански, объяснил, что мне нужно. Индеец тоже был не очень-то силен в испанском, видимо, поэтому он и понял меня сразу.
Из разговора я выяснил, что живет он на побережье Кинтана-Роо и что у него есть суденышко. Отплыть он собирался в полдень. За двадцать песо индеец согласился довезти меня до побережья, к тому месту, где находился дом его отца. Если же я потом подожду три дня, то он сможет доставить меня к кокалю Танках, принадлежащему сеньору Гонсалесу. Это всего в нескольких милях от развалин Тулума. В Мериде доктор Альберто Рус говорил мне о плантации Гонсалеса. Надеясь, что там можно будет по крайней мере подождать попутного судна, как следует осмотреться и подумать о своих дальнейших планах, я решил принять предложение молодого индейца. В уме я быстренько составил себе примерный маршрут. Сначала я еду с индейцем на побережье (мысль о возможности провести несколько дней в простой индейской хижине приводила меня в восторг), затем он довозит меня до плантации Танках, откуда я уже, конечно, смогу добраться на чем-нибудь до порта Вигия-Чико, который на карте показан на полпути между Тулумом и местечком Шкалак, как раз на границе с Британским Гондурасом. «Если же оттуда на юг ничего не ходит, — думал я, — то всегда можно опять вернуться на Косумель, ведь на плантацию Танках, по словам профессора Переса, довольно часто заходят суда».
Когда все было решено, я отправился покупать продукты — несколько банок консервированной говядины и два фунта сухого печенья. Индеец сказал, что я могу питаться у них в семье, только вот он не знает, понравится ли мне их пища. Сделав покупки, я захватил с собою весь багаж и поспешил обратно к пристани. Теперь рядом со своим индейцем я увидел еще одного, мальчика лет шестнадцати. Это оказался его брат. Да, не очень-то надежная команда! Однако я уже на все решился и не хотел отступать.
И все-таки я был просто потрясен, когда на мой вопрос о судне, мне показали куда-то в сторону моря. Сначала я не мог там ничего разглядеть, но потом, подойдя к краю пристани, увидел лодку. Она была не больше одиннадцати футов в длину. Сперва я подумал, что это просто шутка. Ведь пересечь Юкатанский пролив даже на «Марии Фиделии» было немалым испытанием, и я восхищался древними майя, которые плавали в открытых лодках двадцатифутовой длины с сорока гребцами. Но моего восхищения мореходным искусством древних майя было явно недостаточно, чтобы хладнокровно решиться переплыть пролив в этой одиннадцатифутовой парусной шлюпке, которая называлась так лишь потому, что имела бамбуковую мачту с болтавшимся на ней лоскутом парусины.
