сколько вам обоим пришлось вынести.
Казалось, что после всего услышанного Несса уже утратила способность удивляться чему бы то ни было, однако такие новости потрясли ее до глубины души. Видимо, Андрей тоже повредился рассудком в компании с полковником — иначе нельзя было объяснить то, что он рассказал Хурвину о Земле и Гармонии, а тот поверил.
— И где же мы были? — спросила она мягко, стараясь не провоцировать полковника на гнев. Хурвин слегка сжал ее пальцы, и этот жест выглядел ободряющим: дескать, нечего волноваться — ты среди друзей, и теперь тебя никто не обидит.
— Я понимаю, что это ваша с отцом тайна, — начал Хурвин, — и будьте уверены, что я сохраню ее надежней, чем камни этих стен. Да, госпожа, я знаю, что вы и доктор Андерс провели несколько лет в странах Заморья и не понаслышке знакомы с тамошней тиранией. И я еще знаю, что ваш супруг, ученый и борец с несправедливой властью, был казнен по ничтожному обвинению. Госпожа, я заверяю вас в искреннем почтении и к вам, и к нему.
Несса обернулась к Андрею и взглянула ему в глаза. Он выдержал ее гневный взгляд; Несса несколько долгих минут молчала, пытаясь собраться с мыслями, а затем произнесла, медленно, чуть ли не вразбивку:
— Никогда больше не говорите об этом. Ни при каких обстоятельствах. Никогда.
Хурвин кивнул и осторожно опустил руки Нессы.
— Мы не торопим вас, — промолвил он спокойно, и внезапно в выражении его лица мелькнуло что- то, напомнившее Нессе Олега: она сама удивилась своему ощущению и даже испугалась его — настолько оно было необычным. Подойдя к столу, полковник взял толстую тетрадь в кожаном переплете и протянул Нессе. Та послушно взяла ее и открыла наугад. «Все диктатуры начинаются одинаково», — прочла Несса строку, написанную крупными, почти печатными буквами.
— Мой дневник, — пояснил Хурвин. — Доктор Андерс уже прочел его, даже сделал кое-какие пометки… Прочтите и вы. Возможно, тогда мы сумеем лучше понять друг друга.
Сидя на балконе, Несса смотрела, как над дворцовым парком поднимается луна. Тени деревьев причудливо переплетались внизу, на темных клумбах; маленькие электрические фонари придавали летнему сумраку романтическое очарование.
Тетрадь полковника лежала рядом, на полу. Прочитав, Несса просто разжала пальцы и выронила ее.
А вечер был таким чудесным… Сейчас бы гулять где-нибудь в парке, в приятной компании и не задумываться о политике и власти — однако приятной компании у Нессы нет и не предвидится, поэтому волей-неволей остается сидеть здесь, словно старая насупленная сова в дупле, и размышлять о природе тоталитарных диктатур.
Полковник и Андрей, конечно, преувеличивали. Шани не строил в Аальхарне вторую Гармонию; он был для этого слишком умен — насколько Несса успела его узнать. Идеальный мир с номерами вместо людей еще не родился. Нессе пришло на ум, что, наверно, так люди воспринимали свое время и свою историю при первом президенте Гармонии: полная победа разума, пульс великой эпохи, двери, распахнутые в торжество науки и прогресса, и человек, который приведет страну к вечному процветанию.
Аальхарн процветал, с этим сложно было поспорить. Однако… Несса закрыла глаза, и во внутренней тьме всплыли ровные буквы с небольшим наклоном влево:
«Мы изгнали из страны захватчиков, мы победили тьму разума и пришли к знаниям и прогрессу, но оказались совершенно беззащитными перед своей родиной. Нас учат, развивают, направляют на путь истинный — но этот путь ведет только туда, куда укажут. Не туда, куда надо нам самим. И если мы ровным строем маршируем во мрак, то не узнаем об этом до конца. Нас любят, о нас заботятся — чтобы с необыкновенной легкостью швырнуть потом в жерло новой войны. Мы отправимся с песнями штурмовать небо или логово Змеедушца, потому что у нас не будет иного выхода. Если мы осмелимся сказать что-то отличное от бравурной тональности ручной прессы, то разделим трагическую участь Амины Блант, казненной по обвинению в ереси за книгу о зверствах имперской армии во время войны. Если мы решим искать знания в сферах отличных от государственной науки, то нас сразу же назовут лжеучеными, как профессора Вевера, который не поладил с Амзузой. А потом нас взорвут в храме божием на молитве — ради того, чтобы развязать себе руки в поисках новых врагов… Жизнь, свобода и стремление к счастью: это малость, которую мы хотим и которой лишены».
Несса не стала читать дальше. Выронила дневник, и тот упал возле витой ножки кресла. Честное слово, с нее было достаточно. Еще и потому, что на полях той страницы была приписка почерком Андрея:
«Такие, как Олег, погибают первыми».
В конце концов, это уже не ее дом. Как она может знать, что верно, а что нет? Какое право она имеет хоть что-то здесь решать и уж тем более брать в свои руки власть над огромной страной?
— Я девчонка из глухой деревни, — прошептала Несса. Над парком теплились сочные звезды, летняя ночь вступала в свои права, и Нессе было страшно, как никогда в жизни. Луна поднималась все выше, и со стороны площади доносилась музыка: там играл традиционный летний оркестр. Люди отдыхали после трудового дня, не зная, что кто-то уже готов перевернуть их привычный и стабильный мир с ног на голову.
Интересно, где сейчас Андрей? Несса прекрасно понимала, что им движет: внушаемый идеалист, он был готов на все — лишь бы не допустить строительства Гармонии на второй родине, потому что прекрасно видел, к чему это может привести. К тому, что умирать будут такие, как Олег.
Напрасно он так написал. Напрасно.
Несса шмыгнула носом и встала с кресла. Внизу, под балконом, шел Артуро — неся в руке аккуратный кожаный портфель, он шел к выходу из парка с зауряднейшим видом человека, который возвращается домой со службы. Несса отстраненно подумала, что понятия не имеет, есть ли у личника государя свой дом и своя жизнь: он всегда был рядом, всегда на подхвате. И в царство новой Гармонии он вошел бы первым — и счел бы за честь войти.
— Какая, к черту, новая Гармония, — пробормотала Несса по-русски. — Давайте без фанатизма, я вас очень прошу.
Если она откажется, то что будет дальше? А дальше Шани застрелят где-нибудь при большом скоплении народа, и это получится элементарно: кольчуги он не носит, и к себе допускает каждого первого. Девушка махнет платочком с моста, и местный Гриневицкий бросит бомбу под ноги. А потом в освободившийся трон вцепится столько рук, что и подумать страшно. Полковник прав: в итоге это кончится очередной войной.
Несса вздохнула. Похоже, в этой ситуации у нее была только иллюзия выбора. И следовало позаботиться о том, чтобы у ее решения был минимум последствий.
Утром следующего дня полковник Хурвин извлек из вороха ежедневной корреспонденции аккуратный белый конверт, подписанный незнакомым почерком. Вскрыв его, он вынул письмо и прочел:
«Господин полковник, я принимаю ваше предложение. Главным условием своего согласия я ставлю сохранение жизни государя. И еще: если вы хотите использовать моего отца втемную, то я обещаю и клянусь, что не допущу этого…»
Эмма заглянула в гостиную и ласково сказала:
— Отец, завтрак готов. Тебе что-то интересное прислали?
Хурвин улыбнулся — так широко и радостно, как не улыбался уже много лет, и улыбка, придав его
