встретится с родителями и избавится от своего горя. Дверца экипажа открылась, и его пассажир спрыгнул на мостовую, видимо, желая убедиться, что прущую куда ни попадя дуру не задавили.
— Эми, — утвердительно произнес он. — Эми Хурвин.
Эмма подняла голову и увидела перед собой Артуро. Тот пристально рассматривал ее, и Эмма готова была поклясться, что личник императора прикидывает, куда отвезти дочь государева преступника: в тюрьму или на дыбу. Однако Артуро обратился к ней спокойно и доброжелательно.
— Ты не ушиблась, Эми?
— Нет, — прошептала Эмма, опустив голову. — Благодарю вас, сударь, все в порядке.
— Не узнаешь, — также утвердительно промолвил Артуро; Эмма решила притвориться, что так оно и есть. — Мы с тобой встречались на заседаниях госсовета.
…Яблочный сок был густым, насыщенно золотым и очень сладким. Сами яблоки — крупные, желтые, с красными шрамами загара на боках лежали тут же, на столе.
Отпив сока, Эмма отставила бокал на салфетку и сказала:
— У вас красивый сад.
— Я им почти не занимаюсь, — сказал Артуро. — Его еще отец мой сажал.
Сад действительно был хорош. Стройные яблони склоняли усеянные плодами ветви к траве, солнечные брызги рассыпались по темной листве, и тени скользили от стволов к дорожкам, словно деревья протягивали руки. Эмма подумала о том, что, наверно, у нее осталась единственная радость — спокойно сидеть и пить сок. Если, конечно, это можно назвать радостью.
— Я читал твою последнюю статью в «Вестнике». Ты действительно думаешь, что в столице появился новый безумец?
Эмма пожала плечами. Пригубила сока.
— Я больше не работаю в газете. Пусть с этим теперь разбирается кто-то другой.
Артуро улыбнулся каким-то своим мыслям. Провел пальцем по бокалу, стирая золотистую каплю.
— Чем планируешь заниматься?
Служанка в накрахмаленном чепце и перетянутом корсете принесла завтрак: ноздреватые ломти свежего белого хлеба, прозрачную высокую банку, в которой сквозь слой джема просвечивали тонкие ломтики яблок и целое блюдо мясной и сырной нарезки. За подол ее пышной юбки зацепился яблоневый лист. Эмма смотрела и понимала, что сходит с ума.
— Продам дом. Куплю маленькую квартиру в центре, — голос Эммы дрогнул. Фантасмагория, в которой она куртуазно завтракала с мучителем ее отца, достигла своего пика: Эмма даже не сразу поняла, что плачет. — Пойду и кинусь в Шашунку. Вам-то какое дело?
— Ты мне искренне симпатична, Эми, — спокойно признался Артуро и взял с блюда хлеб, но есть не стал — задумчиво крошил кусок в траву. — Я планирую восстановить тебя на работе, — он усмехнулся и добавил: — Ну нравятся мне твои статьи. Просто нравятся.
Эмма провела по щеке тыльной стороной ладони. Следовало бы удивляться — да только вот сил не было.
— И что вы за это попросите?
Артуро улыбнулся и накрыл ладонью руку Эммы.
— А что мужчина может попросить у женщины?
Вздрогнув от внезапного омерзения, Эмма попробовала освободить руку, но это оказалось безнадежным занятием. Проще было вырваться из медоедского капкана.
— Конечно, продолжения журналистского расследования, — довольно улыбнулся Артуро. — Что-то мне подсказывает, что если маниак еще на свободе, то ты сумеешь найти к нему дорожку.
Эмма закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов. Надо было успокоиться — дыхательной гимнастике ее научил хирург в госпитале: кому нужны ассистентки, которые падают в обмороки от развороченных тел? Артуро ласково погладил ее по запястью и убрал руку.
— Я ничего не знаю о маниаках, — призналась Эмма. — Эту статью правил редактор, а я просто изложила данные охранного рапорта.
Артуро пожал плечами и принялся сооружать себе бутерброд.
— Я расскажу тебе одну очень интересную историю, — сказал он и придвинул к Эмме хлеб и варенье. — Ты ведь любишь истории?
Эмма кивнула. Она ведь была журналистом — а страсть к хорошему рассказу и желание сделать репортаж всегда помогали ей выбраться из тех закоулков, куда загоняла жизнь.
— Лет двадцать назад, — начал Артуро, — когда я только пришел в инквизицию, ведомство возглавлял некто Крунч Вальчик. Ты вряд ли слышала о таком, он пробыл на своем посту около двух месяцев, не больше.
— Ни разу не слышала, — кивнула Эмма. — Я была уверена, что шефом всегда был государь.
— Почти всегда, — уточнил Артуро. — Так вот, Вальчик. Меня было определили в его личные помощники, но я сказался больным и на несколько недель отошел от службы. Потому что он был самым настоящим маниаком, и мне просто стало страшно. Понимаешь, одно дело — пытать ведьм для работы, получая показания. Я отлично умею проводить допрос третьей степени, но поверь, мне это нисколько не нравится. И совсем другое — пытать женщин потому, что ты получаешь удовольствие от их страданий. Так вот, Вальчику нравилось мучить ведьм. Он получал от этого наслаждение похлеще, чем от самых разнузданных плотских радостей.
Эмма поежилась, словно в жаркий летний день ворвался ледяной зимний ветер.
— Я много о нем думал, — продолжал Артуро, — и сейчас думаю, что таким образом он их наказывал — за то, что они были ведьмами. Видишь ли, задача инквизитора и тогда, и теперь — это проведение расследования и установление истины. А Вальчик не нуждался в истине. Он желал только мучений и боли. Как и наш убийца рыжих дев, которому точно так же нравится пытать и наказывать.
— Он в тюрьме, — сказала было Эмма, но Артуро только отмахнулся.
— Да брось ты. Наш умница Крич поступил в лучших традициях восточных коллег и выставил виноватым какого-то уголовника, мало ли в охранном отделении таких на примете? И пока тот закрыт за железной дверью, настоящий маниак прекрасно себя чувствует на свободе.
Эмма пожала плечами. Неприятное предчувствие словно бы прикоснулось к ней и тотчас же отпрянуло.
— Подозреваю, что он даже не искал убийцу, — сказал Артуро. — Я тоже умею читать охранные документы, так вот, расследование проводят совсем не так.
— Что же делать? — спросила Эмма.
— Не красить волосы, — ответил Артуро. — И готовиться к новому.
Глава 8. Белые острова
Идут на север,
Срока у всех огромные,
Кого ни спросишь,
У всех указ.
Взгляни, взгляни,
В глаза мои суровые,
Взгляни, быть может,
В последний раз.
В вагоне было душно, воняло дрянным табаком, потом и протухшей капустой. Заключенные валялись на грязных деревянных лежаках, вяло переругивались с охраной и играли в карты. Иногда возникала столь же вялая потасовка, которую лениво разгоняли охранцы — если в первые дни они охотно пускали в ход
