Каверзнев и Бородовский переглядывались и молчали.
— Не смущайтесь! — успокоил их Ширах. — Не так давно этого не знал ни один пчеловод, даже самый опытный. Смотрите, — он подвел их к наблюдательному улейку и показал сот. — Похожи эти ячейки на маточные? Не совсем. А почему? Это рабочие ячейки, переделанные на маточные. Я взял отсюда матку, а личинок в маточных ячейках не было. И вот рабочие пчелы надстроили несколько обычных ячеек с только что выведшимися личинками и кормят этих рабочих личинок «царским желе». Выведутся матки. Нужно только, чтобы рабочая личинка была не старше трех дней: более взрослую рабочую личинку в матку уже не превратишь, чем ни корми ее.
Каждый день будущие пчеловоды узнавали что-нибудь новое. Они интересовались естествознанием все больше и больше. Ширах был очень доволен прилежными учениками и хвалил их в своих письмах обществу.
Плохо было одно: денег, которые студенты получали от общества, не хватало на жизнь, а им хотелось поучиться не только пчеловодству. Чем платить учителям?
«С крайней нашей охотой и нетерпеливостью желаем упражнение иметь в обучении натуральной истории и в других науках, полезную часть экономии составляющих, также к распознанию прочих, окроме пчелиных примечаний, нужных знаний», — писали студенты в Петербург, прося об увеличении жалованья и о разрешении остаться за границей еще на некоторое время. Ширах тоже писал в общество, что его русские ученики очень интересуются естествознанием и что им полезно было бы поучиться не только пчеловодству, но получаемых ими денег не хватит на оплату учителей.
Общество, довольное успехами Каверзнева и Бородовского, разрешило им остаться в Саксонии еще на два года, а их жалованье увеличило до трехсот рублей в год.
Осенью 1772 года студенты переехали в Лейпциг и начали там изучать естественные науки. Они не только учились: Каверзнев перевел на русский язык руководство по пчеловодству, составленное Ширахом. Этот перевод был издан в Петербурге, а переводчик получил в награду сто рублей. Так появилась книга «Саксонский содержатель пчел, ясное и основательное наставление к размножению пчел, сочиненное г. Ширахом. Переведено с немецкого Афанасием Каверзневым» (1774, 338 страниц). Ширах не увидел этой книги и не смог порадоваться сразу и успехам своего ученика и тому, что его книгу издали в России: в 1773 году он умер.
В Петербурге были так довольны студентами, что, когда они попросили разрешения остаться в Лейпциге еще на один год, им это позволили.
Наступил 1775 год. Именно в этом году Каверзнев издал свою книжечку, которая несколько позже так удивила Бюффона. И в этом же году истек срок: нужно было возвращаться в Россию.
Осенью 1775 года Каверзнев и Бородовский были в Петербурге. Снова, как и четыре года назад, им устроили экзамен. Теперь их экзаменовала целая комиссия: знаменитый путешественник по России и переводчик сочинений Бюффона на русский язык Иван Лепехин, натуралист и путешественник по Сибири, великий знаток минералов Эрик Лаксман, исследователь Кавказа Иоганн Гильденштедт, все трое — знаменитые натуралисты-академики. Четвертым экзаменатором был физик и астроном Иоганн Альбрехт Эйлер, сын крупнейшего математика Леонарда Эйлера, красы и гордости Российской Академии наук.
Каверзнев прекрасно выдержал экзамены, и академики написали похвальный отзыв о его успехах. Мало того: за труды по переводу книги Шираха общество наградило его серебряной медалью.
Казалось, перед Каверзневым открылась дорога будущего ученого. Увы! Все испортили письма из-за границы.
Жизнь в Лейпциге не была уж очень дорогой, да студенты и не привередничали, но половина годового жалованья в триста рублей уходила на оплату профессорских лекций. Каверзнев и Бородовский наделали долгов: нельзя же было ходить оборванцами и не обедать (а что сделаешь на полтораста рублей в год?). Долг был не такой большой: всего триста семьдесят один талер. Пока Каверзнев и Бородовский жили в Лейпциге, портной, сапожник и трактирщик терпели и ждали, но когда русские студенты уехали в Россию, испугались, что их талеры пропадут. Они принялись писать жалобы в русское посольство.
Посольство переслало жалобы в Петербург, а здесь дело дошло до самой Екатерины II. Общество просило императрицу помочь Каверзневу и Бородовскому, но Екатерина не выручила бедняг-должников. На просьбе общества она наложила резолюцию: «Объявить, что оные студенты, обучаясь на казенном коште разным наукам, могут сами себе сыскать места, какие они по знанию и способности своей удобней найдут, и через то содержание себе получат».
Подходящей службы в Петербурге не нашлось. В конце концов Каверзнева отправили в Смоленск. Здесь ему дали место в канцелярии с жалованьем в двести сорок рублей в год.
Будущий ученый попал в мелкие провинциальные чиновники. Он знал немецкий и латинский языки, изучал естественные науки, физику, химию, перевел на русский язык книгу по пчеловодству, сам написал книгу (о которой, правда, в России никто не знал), получил от Вольного экономического общества серебряную медаль за свои труды. О нем дали лучшие отзывы известные ученые — русские академики. И все это для того, чтобы сидеть в смоленской канцелярии и заниматься работой простого писца.
Каверзнев уехал в Смоленск, получив сорок рублей на дорогу. С наукой было покончено, он стал канцеляристом.
В конце 80-х годов Каверзнев вышел в отставку и поселился в небольшом именьице жены, невдалеке от Смоленска. Здесь он занялся сельским хозяйством и пчеловодством.
В 1812 году войска Наполеона во время марша на Смоленск и Москву прошли через имение Каверзнева и разграбили его. Жена Каверзнева умерла, он остался без всяких средств, с детьми на руках. Устроить дочерей в учебные заведения на казенный счет не удалось, и это — последние сведения о Каверзневе.
В Петербурге Каверзнев никому не сказал о своем немецком сочинении. Он умолчал о нем и в отчете о своих занятиях за границей. Русские академики придерживались взглядов Линнея и крепко верили в постоянство видов. Показать им сочинение о «перерождении», иначе — об изменчивости видов было опасно: вольнодумцев не жаловали.
А вольнодумства в книжечке Каверзнева было очень много.
Начало сочинения Каверзнева выглядит совсем не вольнодумным. «Существует убеждение, что все виды животных, сколько мы их ни находим в наше время, вышли такими же из рук создателя», — это слова Линнея. Но приводит их Каверзнев для того, чтобы спросить в дальнейшем — а так ли это? И на следующих страницах он пишет: это не так, животные изменчивы.
Легче всего заметить изменчивость у домашних животных.
«Кто бы мог подумать, что большой дикий муфлон является предком всех наших овец! Как отличаются последние от первого в отношении телесного сложения, волосяного покрова, проворства и т. д.! Если сравнить домашних овец из различных местностей, то найдутся между ними такие, которые не имеют никакого сходства между собой. Даже в одной и той же стране встречаются различные овцы и в отношении их сложения, покрова, величины, что известно каждому, несколько знакомому с естественной историей и сельским хозяйством».
Не меньше различий и между породами собак, коров. Эти различия иногда так велики, что если бы натуралист нашел такие породы в дикой природе, то принял бы их за различные виды.
