– Ну и ладно, – поморщившись, буркнул Егор. – Тогда скажи, как много французских земель англичане смогли завоевать за минувшее столетие?
– Ничего, – после недолгого колебания ответила женщина. – Графство Понтье со времен Вильгельма- завоевателя за ними, Гиень тоже завсегда английской была. При Иоанне Добром они, правда, смогли захватить земель преизрядно. Однако король Карл вскорости все обратно возвернул[27].
– Хорошо, – неуверенно зачесал в затылке Егор.
С одной стороны – рыцарь его подозрения подтвердила. С другой – а как же тогда Жанна д'Арк, перелом в войне и освобождение? Неужели вся эта героическая эпопея окажется таким же фуфлом, как нашествие монголов?
– Не слышу радости в ответе! – плеснула в него водой веселая женщина. – Чем ты недоволен?
– Да вот, хочу с герцогом Орлеанским подружиться. Ты с ним случайно не знакома? Может, в гости позовешь? Посидим где-нибудь, поболтаем, пивка выпьем…
Его собеседница опять расхохоталась, окунулась с головой, выглянула обратно и сказала:
– Забавный ты, Егор-бродяга! С герцогом Карлом Орлеанским, королевским племянником? Да он о моем существовании и слышать никогда не слыхивал! Кто он – и кто я? Да я для него ровно как мотылек. Порхай не порхай – все едино не заметит. Разве только чудо какое…
Дверь в «помывочную» открылась, вошли двое слуг, с натугой волоча ведра с горячей водой, а следом за ними – хорошо одетый дворянин, показавшийся в первый миг порезанным на четыре части из-за раскраски костюма: суконные сине-зеленые чулки со штанинами разного цвета и вельветовая зелено-синяя куртка, причем зеленый верх был над синим низом и наоборот. На голове – коричневая шляпа с дорогим страусовым пером, на поясе – меч с наборным эфесом как весомое подтверждение знатности.
Оглядев купальщиков, гость снял шляпу, слегка поклонился, помахав ею над полом:
– Шевалье Изабелла, рыцарь Сантьяго, урожденная де ла Тринити-Пароет?
– Я вся внимание, шевалье, – чуть ниже погрузилась женщина в бадью и пустила несколько пузырей.
Судя по поведению обоих, подобные «банные визиты» считались тут в порядке вещей. Французы!..
– Мой господин, герцог Карл Орлеанский, просил передать, что является сторонником арманьяков. Однако он не желает лишних обострений с домом Бретань. Посему, шевалье, он будет благодарен, если вы покинете сей город в течение двух дней. В противном случае он не сможет более не замечать ваше здесь пребывание, – гость еще раз взмахнул шляпой и вернул ее на голову. – Учитывая твое долгое отсутствие в стране, рыцарь, мой господин просил напомнить, что Париж тоже завоеван арманьяками еще два года назад.
Женщина сглотнула и замерла.
– В знак своего благоволения герцог поручил мне препроводить ученого сарацина, состоящего в твоей свите, к ректору Орлеанского университета, дабы обсудить возможное его участие в диспуте на богословскую тему. Если, конечно, неверный выразит такое желание.
– Я согласен! – заплескался в своей бадье мудрый Хафизи Абру, торопливо выбрался, зашлепал босыми ногами к выходу.
– Мое почтение… – дворянин поклонился и вышел вслед за географом.
– Что это было? – тихо спросил Вожников, когда слуги, долив в кадки кипятка, оставили их одних.
– Не знаю… – отерла лицо от пены шевалье.
– Перекрестись.
В ответ в ее бадье забулькала вода.
– Ну, хоть что-нибудь ты же можешь предположить?
– Он говорил о лояльности дому Бретань… – Изабелла опять макнулась с головой и продолжила: – Я проклята родителями, дом Бретань мне враждебен. Выходит, оказывая мне покровительство, герцог рискует вызвать недовольство моих родичей…
– А кто такие арманьяки?
– Герцогский дом, партия при дворе, знатные союзники, помогающие друг другу против нас. Извечные враги герцогов Бургундских.
– Выходит, его намек на захват арманьяками Парижа – это указание безопасного места?
– Видимо, так… – с некоторым сомнением согласилась женщина.
– Париж – это хорошо, – решил Вожников. – Это Сорбонна, это Сена, это столица. И еще это половина пути к Ла-Маншу, порту Кале.
Сарацинский географ, премудрый Хафизи Абру явился в трактир только на следующий вечер, в сопровождении двух дворян, хмельной и счастливый, словно побывал в раю с гуриями. Под мышкой он держал два увесистых тома в кожаном переплете, в руке – заплетенную в ивовую корзину бутыль, причем почти пустую.
– Разве ты пьешь вино, друг мой? – изумился Вожников, выглянув из своей комнаты.
– Когда плачут весной облака – не грусти, – похлопал его по плечу ученый. – Прикажи себе чашу вина принести! – Он глубоко вздохнул: – Травка эта, которая радует взоры… – Еще один вздох, куда более печальный: – Завтра будет из нашего праха расти.
И географ гордо прошествовал мимо Егора.
– Где ты был все это время?! – пошел следом Вожников.
– О, это был прекрасный собеседник! – Сарацин остановился, выдернул пробку из горлышка бутыли и громко продекламировал:
– Мой господин! – Дарья выскочила на идущий вдоль комнат балкончик, решительно выдернула у хозяина книги, сунула их Егору, отобрала кувшин и отдала ему же, закинула руку господина на плечо и потянула в дверь.
– Доброго отдыха, господа, – сказал на хорошем немецком дворянин в длинном плаще, расшитом лилиями, взмахнул шляпой.
– Пора и нам внять услышанным советам, – ухмыльнулся второй и тоже коснулся шляпы кончиками пальцев. – Призывы сего достойного мудреца столь возвышенны, что трудно удержаться и им не последовать.
В комнате зашуршала трава, которой был набит тюфяк на постели, и опять послышалось:
– Да, именно так! – расхохотались дворяне, раскланялись еще раз и удалились.
Вожников вскинул брови, зашел в комнату ученого.
– Часто у него так?
– Токмо когда об астрономии беседует, – недовольно поджала губы рабыня. – Соберутся со старикашками, бочонок, а то и два прикатят, и давай в стихах про звезды песни под лютни распевать! И здесь вон, вижу, дорвался. Сколько раз ему сказывала, что Аллах ихний к вину прикасаться запрещает! А он, поганец, токмо целоваться лезет.
– Что случилось? – с небольшим запозданием заглянула в дверь и шевалье Изабелла.
– О, я провел день с чудесным человеком, друзья мои, – зашевелился на постели географ, сел, спустив ноги на пол: – Его ум остер, словно харалужный клинок, его душа чиста, как вода в роднике, его слова легки, словно бегущие серны! Мы говорили о звездах и судьбах, мы говорили о женщинах и богах, мы говорили о предопределении судьбы и крепости воли. Мы говорили о чести и любви. Вот скажи, друг мой, нужно ли жить, коли гороскоп судьбу твою по годам и срокам до скончания расчертил? Зачем утонченная издевка сия – по линиям предрешенным скользить? Сможешь ответить на это? А он смог!
И сарацин, прикрыв глаза, процитировал:
