– Много ты понимаешь, дура… – вздохнула княгиня, немного успокаиваясь. – И где он тогда?!
– Есть токмо одна светелка, матушка, от которой у меня…
– Точно! – вскочила женщина, торопливо оправила платье из тонкого и мягкого коричневого кашемира. – Ступай вперед, выгони всех из нашей половины! И чтобы никто в покои княжеские и носа не совал, пока не дозволю!
Елена чуть не бегом пробежала по коридору, остановилась перед «черной комнатой», занесла кулак, чтобы постучать, но в последний миг не решилась, и вместо этого приложила ухо к струганым доскам. Изнутри слышались шаги и тихий разговор.
– Егор, ты там? – негромко спросила княгиня. – Егор, отвори.
Внутри стало тихо.
– Егор… Егорушка, милый… Дозволь хоть слово молвить… – попросила она. Не дождалась ответа, погладила ладонью дверь: – Любый мой, не серчай. Не моя вина, Бог свидетель. Не я ведь на коленях стояла, не я слова томные сказывала. Что же ты от меня-то шарахаешься? Отвори…
Она с надеждой прислушалась, различила слабое перешептывание. Но о чем именно шла речь, не разобрала.
Между тем мудрый Хафизи Абру поклонился великому князю:
– Дозволь слово молвить, могучий властелин. Мы не в крепости, долго запершись не просидим. Естество рано или поздно наружу погонит. Коли все едино отворять придется, так лучше ныне сие сделать, когда говорить спокойно сможешь, а не тогда, когда мысли нуждами телесными заняты будут. Объяви волю свою, не мучай супругу неведеньем.
– Кабы я еще знал, какова она: моя воля? – покачал головой Вожников.
– Ты отвори. Может, тогда и узнаешь.
– Мудришь ты чего-то, сарацин… – Егор пригладил бородку. Вздохнул и отодвинул засов.
– Егорушка! – кинулась ему на шею Елена и стала горячо целовать лицо. – Что же ты меня пугаешь так, милый? Что же ты сердишься?
– А ты бы что сказала, кабы девицу предо мной увидела? – попытался отстранить ее муж.
– То же мальчишка малой совсем! Дитятко! Нечто к дитю меня ревновать станешь?
– Что-то больно страстно дитя это про аромат твой и вожделение сказывало…
– А хоть бы и так! – неожиданно с яростью топнула сапожком великая княгиня. – А может, мне тоже про губки яхонтовые мои, зубы жемчужные, про грудь высокую и глаза небесные услышать хочется! Я тоже баба, я тоже восхищения и похвалы слушать хочу! От тебя, вон, токмо про поместья да таможни разговоры одни! Я уже сама чугун от шлака по запаху отличить могу, и живицу от олифы! Ты молчишь – так хоть от дурачка о себе чего сладкого услышать! Да ведь с томлением своим я все едино не к нему, к тебе бегу, любый! О тебе одном душа моя болит, о тебе одном мечтаю! А ты… Чурка ты дубовая!
Елена резко отвернулась, растирая под глазами слезы. А потом вдруг выбежала из комнаты.
– А ты, говоришь, пусти, – покосился на сарацина Вожников. – Видишь, чего вышло? Я, теперь, оказывается, еще и виноват! И что теперь делать?
– Либо в монастырь насильно постричь, властитель, либо прощения попросить.
– Однако ты хорошо изучил наши обычаи, мудрый Хафизи Абру, – хмыкнул Егор.
– Благодарю, великий князь, – поклонился в ответ на похвалу сарацин.
Вожников прошелся вдоль стены, постучал согнутым пальцем по карте Франции:
– На чем мы остановились? А-а, на разведке. Надо бы мне по-тихому прокатиться там да осмотреться.
– Коли ты намерен отправиться с визитом, великий князь, нижайше прошу взять меня с собой, дабы я мог составить описание земель христианских.
– Какой визит, мудрейший? Кто мне что покажет и расскажет, если я со свитой в окружении рати поскачу, да с королями во дворцах обниматься стану? Мне не королей, мне нутро державы пощупать надобно. Чем народ дышит, на что ратники жалуются, какие помыслы у дворян, в чем меж знатью разногласия? Слухи среди черни послушать, чаяния их узнать. Опять же на дороги посмотреть тамошние, на крепости, на дисциплину ратную, на порядки местные.
– Лазутчиков послать мыслишь?
– Хочешь что-то сделать хорошо, сделай это сам… – задумчиво ответил Егор. – Лазутчика тоже учить надобно. Не всякий прочность стены по виду определит, не всякий в мыслях дворянских разберется. А иные еще не то сказывают, что узнали, а то, чего я от них услышать хочу. Нет, мудрый Хафизи Абру, самому и быстрее, и надежнее.
– Ты великий властелин, господин, ты князь и император! А жизнь лазутчика хрупка, как ветка саксаула. Как можно подвергать себя такой опасности?
– Ладно, пусть будет так, – внезапно согласился Егор. – Все бабы дуры. Пойду просить прощения. А ты, друг мой, карту рисуй. Не отвлекайся.
Великая княгиня, всхлипывая, стояла в углу своей платяной горницы, предназначенной для переодевания: с двумя зеркалами – одно из полированного серебра, а другое из обсидиана, – с креслами и диванами для отдыха, подставками для ног, пухлыми подушками тут и там, толстым персидским ковром на полу. Все было роскошным и дорогим – кроме закопченной иконы Богоматери Троеручицы, которой и пыталась между всхлипываниями молиться женщина.
Вожников подошел к ней сзади, взял ладонями за плечи, ткнулся губами в затылок, шепнул:
– Я тебя все равно люблю…
Княгиня всхлипнула громче.
– Хорошо, я попробую говорить все, что о тебе думаю. О том, что ты самая красивая. Что у тебя высокая грудь. Что прекрасная фигура…
На этом Вожников и иссяк. Сочинение комплиментов никогда не было его сильной стороной. Он больше привык не языком трепать, а руками работать. И рассчитать прочность несущих балок для навеса ему было куда проще, нежели хвалить носик или ушки девушки. Что может сказать о щеках нормальный человек? Ну, розовые. Ну, красивые. А что еще? Что большие? Или маленькие?
Нет, это уже что-то не то…
В наступившей тишине послышался шорох в соседней светелке. Егор, отпустив жену, подкрался к дверце, распахнул…
– Ах ты, гаденыш! – схватив боярина за грудки, выволок его на свет Вожников.
– Княжич Пересвет… Слуга верный… – торопливо пробормотал тот.
– Неважно, – замахнулся Егор.
Мальчишка, вскрикнув, зажмурился, съежившись и повиснув в руке. И Егор остановился. Это и вправду оказался всего лишь жалкий малолетка. Болтливый безмозглый юнец.
Вожников разжал руку и кивнул на дверь:
– Пошел вон!
– К услугам… Всегда… Великий князь… – скомкано выдавил княжич и стремглав выскочил из горницы.
– Дитятко покровительства просил, – торопливо промокнула платком глаза Елена. – Сирота елецкая. А ты его ревновать вздумал.
– Язык бы вырвать сиротинушке, дабы вперед ума не спешил, – уже совсем беззлобно сказал Вожников. – Попомни мое слово, из-за языка своего он головой когда-нибудь точно поплатится.
– Вырастет – поумнеет. Господи, как ты меня напугал! Я думала, ты сгоряча уже в поход на Самарканд помчался.
– Зачем? – удивился Вожников. – Там у нас соседи ныне на диво тихие. Их не трогать, так и они беспокойства не доставят. Нам лучше о западном порубежье позаботиться.
– Так ведь там больше ничего нет. Титула выше императорского не существует, далее токмо короли да герцоги остались. Чего с них взять, любый?
– Для себя, Леночка, мы все, что хотели, получили. Но надобно и совесть иметь, о других подумать. Ныне мы можем малой кровью большую беду предупредить. Так отчего бы сие и не сотворить? Не для прибытка – просто для успокоения души. Спросит Бог на том свете: чего мы хорошего в своей жизни сделали? Вот тогда и пригодится.
