тридцати четырех тысяч в год, количество извержений — с тридцати до ста сорока. Один за другим просыпаются давно потухшие вулканы, такие как Чайтен, Симмоэ, Эль-Иерро, вулкан-убийца Утрунку.[2] Геологические изменения приводят к изменениям климатическим, к небывалым наводнениям, ураганам, к заморозкам или засухам там, где таких явлений никогда не случалось. Увы, Женевьева, но Юго-Восточная Азия находится аккурат в местах разломов, а потому катастрофы обрушиваются в первую очередь на эти районы. Однако не все так страшно. В настоящий момент наша корпорация приступает к строительству на Венере обитаемых плавучих поселений. Мы готовы предоставить всем желающим возможность переправиться на эти базы на постоянное место жительства. За соответствующее данной услуге вознаграждение, разумеется. Они попадут в условия полнейшей безопасности, сохранят привычный образ жизни, смогут завести, наконец, детей и растить их, не опасаясь за будущее.
— Билеты на ваш «безопасный остров» будут стоить не менее трех миллионов евро, мсье Топорков. Вам не кажется, что, имея такие деньги, родить и вырастить детей несложно и здесь, на Земле?
— Вы забываете, мадам Женевьева, что в современной Европе любящему отцу достаточно поцеловать сынишку на ночь, чтобы загреметь в тюрьму на остаток жизни по обвинению в педофилии. Кто же в здравом уме рискнет рожать детей в подобных условиях?
— Но вы должны понимать, Семен, что ювенальные службы защищают детей от домашнего насилия! Вы знаете, как часто родители поднимают руку на своих детей?
— Родных детей защищает материнский инстинкт! Инстинкт, которым природа награждает каждую женщину, зачавшую, выносившую и выпустившую на свет свое дитя. А чем руководствуются комитеты нерожавших правозащитников, кроме желания освоить побольше денег? В родной семье беда возможна в одном случае из ста — а комитет нерожавших правозащитников изуродует судьбу ребенка гарантированно. Причем, заметьте, охотятся они именно за теми родителями, с которых можно что-то получить. Так что три миллиона обычную семью не то что не спасут, а как раз переведут в группу риска. Между тем, на Венере и родители, и дети будут в полной безопасности. Липкие лапки «защитников» туда просто не дотянутся.
— У вас пугающий взгляд на действительность, мсье Топорков. Неужели вы считаете, что ювенальная юстиция придумана только для того, чтобы терроризировать счастливые семьи?
— Неважно, что думаю я, Женевьева. Важно, что думают европейцы и белые американцы. Я всего лишь продаю билеты на остров спасения. Выбор за покупателями.
— Вы опять говорите именно о «белых», мсье Топорков. Почему ваш проект называется «Планета белой расы»? Вам не кажется, что это звучит несколько расистски?
— Повторяю еще раз: я продаю билеты на остров спасения. Поскольку на Земле уничтожается именно цивилизация белых людей, то и мое обращение направлено в первую очередь к ним.
— И снова в высшей степени провокационное заявление, мсье! Кто уничтожает, как, где?
— Милая Женевьева, ну, посмотрите сами. Вот представьте себе, что существуют две цивилизации, каждая из которых живет по своим обычаям. Одна, счастливая и духовная, прозябает в нищете и голоде, а вторая, злобная и дикая, живет сыто и богато. Разумеется, люди бегут из мира голодного и нищего в мир сытый и богатый. На новом ухоженном месте они оседают и требуют, чтобы жители богатой цивилизации уважали их веру, правила и обычаи. Чтобы сытые начали жить так, как привыкли они, голодные, а не так, как заведено в богатой цивилизации. Скажите, Женевьева, что случится с богатой цивилизацией, если она начнет жить по законам и обычаям цивилизации нищей?
— Вы хотите сказать, что веротерпимость и уважение прав эмигрантов уничтожает европейскую цивилизацию?!
— Да ничего подобного! — Миллионер вытянулся в кресле и сложил руки замком на голове. — Я бизнесмен, а не политик, и не намерен учить кого бы то ни было, как следует менять мир. Но я готов предоставить каждому, купившему билет на плавучие острова Венеры, возможность жить по тем обычаям и правилам, к которым он привык. Жить в мире, где не будет горящих перевернутых автомобилей и грабежей, где на улицах не стреляют, а в окна не бросают камни, где никого не насилуют и не убивают, где детей не отнимают у родителей, а ваша религия никого не интересует. Мир без вулканов, землетрясений и наводнений.
— Жить в дикой глуши, оторванными от человечества, не имея возможности пройтись по настоящему лесу или искупаться в реке, вдохнуть морской воздух? Вы предлагаете тюремную камеру, Семен, а вовсе не счастливый уголок!
— На самом деле лес и возможность купаться там будут, Женевьева. А что до морского воздуха… Вы сами-то когда вдыхали его в последний раз? Вот именно — работа, работа и работа. Но вы недооцениваете возможности современной связи. Каждый житель острова на Венере сможет получить полный пакет удовольствий, доступный — и зачастую ненужный — землянину: тысячу каналов телевидения, интернет, новостные линии. Думаю даже, у нас получится сделать это качественнее, чем у земных операторов, причем намного. Что до отдыха на пляже: две недели полета — и вы на Майорке. Ничего сложного, было бы желание. Разумеется, это будет дольше, чем из Лондона или Нью-Йорка, но такова плата за безопасность. Абсолютная гарантия того, что ваш дом не зацепит случайная ядерная ракета, подорванная каким-нибудь террористом.
— Но ведь в вашем мире тоже кому-то придется выполнять грязную работу. Убирать, прислуживать, стирать, чинить. Значит, тоже возникнет социальное расслоение.
— Как сказал один из моих сотрудников, Женевьева: «Люди — это слишком большая ценность, чтобы мыть пол или вытирать пыль», — улыбнулся миллионер. — Мы намерены полностью автоматизировать всю нудную и грязную однообразную работу. На «Планете белой расы» не найдется места для гастарбайтеров.
— Вот оно! — радостно встрепенулась журналистка. — Вы проболтались! Мсье Топорков, вы фашист! Вы самый махровый расист и исламофоб! Вы делите людей по национальному признаку и их религии. Вы не желаете признать, что все люди равны, а времена колониализма прошли.
— Да, не признаю, — неожиданно согласился олигарх. — В космосе будут нужны люди с высшим техническим образованием и навыками работы со сложным оборудованием. На орбите, знаете ли, не до расовых боданий.
— То есть, арабам, неграм, китайцам вход в ваш мир закрыт?
— Да бога ради — если они умеют варить пластик в вакууме и способны выдерживать перегрузки до шестерки включительно!
— Вот видите! Сразу начались увиливания и оговорки! — вскочила со своего места журналистка. — Мне противно находиться с вами в одной студии, мсье Топорков! Вы расист и негодяй! Надеюсь, следующее интервью у вас будет брать прокуратура Марселя!
Картинка сменилась трехцветным флагом, мигнула, и перед зрителями возникло пока еще пустынное футбольное поле, по которому одиноко бегал с мячом под мышкой коротко стриженный арбитр, одетый в траурные футболку и шортики.
— Неплохо, — громко подвел итог Сизарь, сидящий через три столика возле стены. — Если примерно из четырех миллионов европейских мигрантов где-то один из тысячи способен выложить три лимона, и хотя бы каждый десятый клюнет на удочку про безопасность — это выйдет почти четыреста пассажиров в год. Нам, даже если пупок надорвется, больше в ближайшие годы и не переварить.
— Насчет каждого десятого ты загнул! — ответил кто-то от стойки. — Рискнет от силы каждый сотый.
— Есть еще и обыватели, — ответил Тумарин. — Те, кто живет в своих домах или фермах и у кого под окнами эмигранты каждый вечер свои фейерверки устраивают. Есть миллионы людей, которые работают чисто с компьютерами в проектировании, программировании, экономике и прочей подобной «прикладнухе». Им все равно, где перед монитором сидеть, а перо в бок на вечерней улице получать неохота. Продать квартиру, дом, перешерстить сбережения — и на билет к нам, в безопасный мир, этим ребятам денег хватит. Будут еще просто романтики и любители приключений… В общем, несколько сотен клиентов в год мы наберем наверняка. Так что Топорков, считай, свою работу сделал. Теперь дело за нами.
— Через неделю выкатка, — прихлебнув из горлышка пива, отчитался Сизарь, — потом еще три дня на монтаж и отладку. Максимум десять дней — и мы готовы. Через три дня прекращаю пить. А пока,
