другими людьми. Я вернулась в Лондон после Дня подарков[39] — мама с папой ужасно на меня рассердились. Они пригласили на Новый год гостей, а я сказала, что обещала пойти на одну вечеринку… — Слова так и сыпались.
— И здесь действительно была вечеринка? Она улыбнулась:
— Небольшая. В самом интимном кругу.
Он отвернулся, чтобы она не видела, как у него от ревности исказилось лицо.
Она коснулась его щеки и заставила повернуться к ней лицом.
— Никого, кроме меня, — сказала она. — Я одна встречала Новый год.
— Если б я знал.
— Что тогда?
Он замешкался:
— Ну, позвонил бы.
— Да, — сказала она тоном, который можно было счесть ироническим, а можно — и нет. — Это было бы очень мило. — Она поднялась и налила в два стакана виски. — А знаете, как странно, — сказала она, — я за всю неделю ни с кем словом не перемолвилась. Вообще ни с кем, кроме кассирши в супермаркете. — Она подала Джону его стакан и снова устроилась рядом. — Но я не чувствовала одиночества. Воображала, что вы здесь, со мной. Знаете, мы даже ссорились. Вы оказались неряхой. Разбросали одежду по полу… Кстати, а вы действительно неряха?
— Нет. Я довольно аккуратен.
— Ну, тогда будем ссориться из-за чего-нибудь другого. — Она улыбнулась.
— И мы что же, только и ссорились?
— Признаюсь, я готовила нам, хотя хвалить себя неудобно, восхитительные ужины. Я, наверное, даже в весе прибавила. — Она перевела взгляд на свою фигуру, которую все равно было не разглядеть в свободном шелковом платье.
— Не знал, что вы умеете готовить.
— Вы обо мне еще многого не знаете, — сказала она, слегка смущенно. — А не приготовить вам чего-нибудь на ужин? Хотите? Или вам уже надо идти?
— Нет. Приготовьте что-нибудь, если вас не затруднит.
— Ведь дома приятней, чем в ресторане, правда?
— Гораздо приятнее.
Она потянулась к нему и поцеловала в щеку.
— Вы голодны?
— Изрядно.
— Вы сегодня приехали из Йоркшира? — Да.
— Должно быть, ужасно устали.
— Нет, ничего.
— Хотите принять ванну? Я дам вам полотенце и заодно примерите мой рождественский подарок.
Она вскочила и унеслась, не заметив его растерянности при упоминании о ванне и о рождественском подарке, потому что мыться в ванной было странно в чужом доме и при нынешней неопределенности их отношений, а насчет подарка — ему и в голову не пришло покупать подарок Пауле.
Она вернулась со свертком и стояла, глядя, как он раскрывает, рассматривает синюю шелковую сорочку.
— Вам нравится? — спросила она, ее карие глаза смотрели выжидающе. — Я не знала размера, пришлось взять на глазок. Я правильно выбрала?
— Абсолютно. Прекрасная рубашка. — Он поднялся с дивана и поцеловал ее. — Одно только никуда не годится.
— Что? — Она насторожилась и замерла, как испуганный ребенок.
— У меня нет подарка для вас.
У нее вырвался вздох облегчения, и он уловил аромат духов и губной помады.
— Мужчины не делают подарков. Папа никогда никому не делает — только мне. И потом, у вас забот хватало с детьми и вообще. А у меня только родители и вы.
— А что они вам подарили?
— О, кучу всего. Мама — прелестное колье, золотое, с такими синими камешками. Как они называются?
— Сапфиры.
— Нет. Какой-то ляпис.
— Ляпис-лазурь?
— Правильно.
— А отец?
Она показала на маленькую пастель на стене у камина. Джон подошел посмотреть.
— Это что — Ренуар?
— Да. Думаю, его сын, Жан. — Она направилась к дверям спальни.
— Очень мило со стороны вашего отца.
— Да, — сказала она не слишком уверенно. — Только это скорее перемещение капитала, чем рождественский подарок, ну, чтобы не платить налога на наследство. — И вышла.
Джон постоял, рассматривая картину и размышляя, сколько она может стоить, потом снова сел на диван. Паула вернулась с махровой простыней.
— Вот, — сказала она. — Где ванная, помните? — Да.
— Я уже пустила воду, так что поторопитесь, не то польется через край. — Она подошла к винтовой лестнице. — А я займусь ужином.
Джон залпом допил виски и пошел в ванную. От воды поднимался пар и вместе с ним аромат какой-то эссенции.
Он закрыл дверь на защелку и принялся раздеваться. Тело жаждало окунуться в ванну; ногам не терпелось погрузиться в горячую душистую воду, однако то, что он стоял голый в ее ванной и она сама пустила ему воду, было актом настолько интимным, что его проняла дрожь от волнения, как будто путь в ее спальню ему наконец открылся.
Он медленно опустился в обжигающую воду, и нервы успокоились, дрожь унялась. Он вздохнул от наслаждения, расслабился и положил голову на край эмалированной ванны. Все вокруг было изысканным и дорогим — в зеленой мыльнице китайского фарфора с сидящей на краю лягушкой лежал большой овальный кусок такого же по цвету мыла. Капельки влаги на кафеле сверкали, точно драгоценные камни. И вода, в которой он нежился, чуть зеленоватая от эссенции, была прозрачная и чистая. Как давно не принимал он ванную без вечных волос и хлопьев серой пены на мутной воде!
Джон вымылся и полежал в ванне. Он внимательно оглядел свое тело, размышляя, каким оно покажется Пауле, если они все же станут любовниками. Он похудел с лета, регулярно делал зарядку, так что грудь была мускулистой, живот подтянулся. Вот только едва ли Паула воспламенится, глядя на его тощие и бледные ноги. Чтобы больше не думать о своем возрасте и ее юности, он вылез из воды и завернулся в белую купальную простыню, точно в римскую тогу. От приоткрыл дверь, чтобы выпустить пар из ванной, и услышал звуки музыки, доносившиеся из гостиной. Выйдя в коридорчик, он увидел на диване у камина Паулу.
— Поторапливайтесь, — сказала она. — Вам еще открывать шампанское.
Он двинулся в своей тоге.
— Я готов.
Она показала на бутылку шампанского на подносе:
— Отпразднуем вашу победу в суде.
— Ах, да, — сказал Джон. — Я и забыл.
— Надо было вам и там выступать в такой одежде. Прямо Цицерон.
Джон снял фольгу с пробки, открутил проволоку.
