классового шовинизма пролетариата; во всяком случае, я не желаю иметь к этому отношения.
Аплодисменты, рев, стук председательского молотка.
— По-моему, — сказал председатель, — время оратора истекло. Будьте любезны, займите свое место и пусть кто-нибудь позовет Пателя.
Джон спустился с трибуны и вышел из зала. В коридоре его нагнал Гордон.,
— Здорово, — сказал он. — Возможно, ты погладил против шерсти кое-кого из людей «Трибюн», но в общем произвел сильное впечатление. Лучшего трудно было ожидать.
Следом за ними вышла Паула — как раз, когда по лестнице с галереи спускалась Клэр с детьми, Паула, заметив их, непринужденно пожала Джону руку, точно одна из его сторонниц.
— Примите мои поздравления, — сказала она. — Теперь проголосуют за вас. И я, конечно, тоже. — Она улыбнулась и пошла по коридору к выходу.
Джон хотел было ответить, но тут его потянула за рукав Анна:
— Какие они невоспитанные, папа, разве можно так кричать?
Они вышли на улицу.
— Здесь рядом есть кафе, — сказал Гордон. — Не очень шикарное, но, пока дети съедят мороженое, а вы выпьете чашечку кофе, думаю, все кончится и я сообщу вам результаты.
Так они и поступили. Оглядевшись по сторонам, Джон поискал глазами Паулу. Ее нигде не было. Они вошли в кафе и заказали кофе и мороженое. Клэр сидела за желтым столиком до нелепости прямо, на краешке стула, точно боялась испачкать одежду. Чашку с кофе она держала ручкой от себя, чтобы не притронуться к краю, которого касались до этого чужие губы. Том и Анна налетели на мороженое и уже не замечали ничего вокруг.
Индус или пакистанец за стойкой уныло смотрел на них. «Знает он, — подумалось Джону, — что я и есть тот самый соперник их соотечественника, Пателя? Или просто мы выглядим здесь, среди них, белыми воронами?»
— Нам часто придется приезжать сюда, если тебя изберут? — спросила Клэр.
— Вам — нет, — сказал Джон. Она улыбнулась.
— А то я уже совсем приготовилась к своей роли, — сказала она. — Возможно, мне она даже понравится. Но я не собираюсь делать вид, что лучше Хакни места на свете нет.
— Я бы и сам его не выбрал.
— Странно, правда? В нищих районах Парижа или Рима есть все-таки свое очарование, а в Лондоне они просто убоги. И дело не только в грязи… — Она покосилась на ободок чашки. — Какое-то все уродливое. Удивительное отсутствие вкуса… — Она пригубила кофе. — И во Франции по крайней мере кофе — это кофе, а не какая-то неописуемая бурда. — Ее передернуло от отвращения.
Джон промолчал.
— Даже у американцев приличный кофе, правда?
— Надо было заказать чай.
— Да, наверное. Наступило молчание.
— Кто эта особа, которая подошла к тебе пожать руку? — спросила Клэр.
— Одна из делегаток.
— Почему же она не дождалась голосования?
— Не знаю. Возможно, она и не делегатка.
— Очень хорошенькая, ты не находишь?
— Не обратил внимания.
— И так хорошо одета.
— Я не заметил.
— Все от Сен-Лорана. В Хакни немногие женщины могут позволить себе такие туалеты.
— Как раз наоборот, — сказал Джон. — Большинство моих клиентов живут в Хакни, и их жены всегда одеваются в дорогих фирменных магазинах.
— Наверное, и эта из таких. Содержанка какого-нибудь гангстера. Каким она меня взглядом одарила.
Джон промолчал. Дети покончили с мороженым. Он подошел к стойке бара и заказал еще две порции, а себе еще чашку кофе; возвращаясь, он увидел в дверях сияющую физиономию Гордона.
— Одолел ты их, малый. Полная победа! — Он пожал ему руку. — Итак, Джон Стрикленд, вы официальный кандидат лейбористской партии от избирательного округа Хакни-и-Харингей. Идемте в зал. Нас ждут.
Таково уж упоение властью и лестью — с той минуты, как Гордон принес Джону радостную новость, и до самого возвращения домой в семь часов вечера он и не вспомнил о Пауле, а когда вспомнил, то лишь как о невыполненной докучливой обязанности.
Накануне он обещал после конференции заскочить к ней, но теперь чувствовал себя таким разбитым, что единственным желанием его было плюхнуться дома на диван и смотреть телевизор. А кроме того, как это объяснить Клэр: из Хакни-и-Харингея он только что вернулся, и Гордона они подвезли до Бейсуотера, так что придумать какое-то дело, связанное с выборами, было трудно. Поэтому он пробормотал, что должен заскочить к одному клиенту, для которого добывает лицензию на продажу виски, а очутившись на Холланд-Парк авеню, тут же из телефонной будки позвонил Пауле.
— Извини, что так получилось сегодня, — начал он.
— А что такое?
— Ну, встретились, на ходу, как чужие…
— При чем тут ты? Я же знала, что она там будет. Ну, и чем все-таки кончилось?
— Победа. Меня выдвинули.
— Чудесно! Блестяще! Я так и знала. Заедешь? Я положила шампанское в холодильник.
— Знаешь, не смогу. Во-первых, я выжат как лимон. А во-вторых, просто ума не приложу, под каким предлогом выбраться.
— Понимаю. В любом случае праздновать ты должен с ней. Она же твоя жена.
— Я не собираюсь ни с кем ничего праздновать. И уж конечно, не с Клэр. Она бы предпочла, чтоб я провалился. Я собираюсь посмотреть телевизор и лечь спать.
— Ну, если ты так устал… — сказала она, и он уловил в ее тоне что-то двусмысленное. — Такого рода вещи очень утомительны. Это действует на нервную систему. А тебе еще многое предстоит.
— Значит, ничего, если я не приеду?
— Ничего. Я тоже посмотрю телевизор и лягу пораньше.
— Я тебе завтра позвоню, пока Клэр будет в церкви.
— Прекрасно.
— А в понедельник вечером увидимся.
— Хорошо. Я поберегу шампанское. И мы все-таки отпразднуем.
В тот вечер, перед тем как лечь спать, Клэр напомнила Джону, что со следующей пятницы у детей зимние каникулы.
— Я подумала, — сказала она, — а не отправить ли их с Гаем в Бьюзи?
— Он едет туда?
— Поедет, если я оплачу дорогу.
— А ты? Ты не хотела бы поехать?
— Разве я тебе здесь не понадоблюсь?
— Да нет, в общем нет. Пока ты свое сделала. В следующий раз ты понадобишься в день выборов.
Она отвела глаза.
— В таком случае я в субботу съезжу в коттедж, посмотрю, как там и что, а в воскресенье
