— Подарок? Какой?
— Надеюсь, ты не будешь возражать…
— Что же теперь возражать?
— Ну, мало ли. — Она застенчиво улыбнулась.
— Неси, посмотрим.
— Нести?.. Вот этого я, пожалуй, не смогу.
— Почему?
— Тяжеловато.
— Что же это?
— Идем, покажу.
Она поднялась и повела Джона к окну, выходившему во внутренний двор старых конюшен.
— Вот, — сказала она.
Он посмотрел в окно — там на мощеном булыжником дворе впритык к стене стоял автомобиль, новенький темно-синий «вольво-универсал».
— Это и есть подарок? — переспросил он.
— Да. Ты не возражаешь?
— Конечно, не возражаю. Это же чудо…
— Я подумала, что полиция так прицепилась к твоему старому, да и вообще он свое отслужил…
— Но это же целое состояние.
— Не преувеличивай. Но может, ты предпочел бы какой-нибудь другой? Я просто подумала, что с детьми…
— Идеально.
— Тебе нравится цвет? Можно ведь поменять… Он оторвался от окна и поцеловал ее.
— Ты так добра ко мне, — произнес он.
— Какое ж это добро быть доброй, когда любишь.
— Добра? Да что я — ты щедра!
— И не щедра. Чем же я могу тебя одарить, когда все, что есть у меня, и так твое?
Хотя Паула уже освободила один из своих встроенных шкафов для вещей Джона, которые накапливались здесь, оба они имели достаточно четкое представление о приличиях и понимали, что открыто смогут жить вместе не ранее чем через несколько месяцев, поэтому, когда дети вернулись от тестя, Джон снова переехал в Холланд-Парк. Паула, однако, взяла на себя ведение дома. Она наняла детям няню — и не какую-нибудь, а норлендскую, и отыскала хорошую работницу, которая убирала, стирала и гладила. Паула следила за тем, чтобы Том не ушел в школу в понедельник без денег на обед, а по четвергам не забывал плавки, чтобы Анна ходила в балетную студию по вторникам во второй половине дня, а на занятия по классу фортепьяно — по субботам утром. Все это не только позволило Джону заняться своей новой деятельностью в качестве члена парламента, но и вернуться к адвокатской практике.
Единственным минусом в этой идеально организованной жизни было настроение детей. Похоже, только вернувшись домой и увидев вместо матери двух незнакомых женщин, они впервые осознали, что Клэр умерла. Дети ничего не сказали, но всю их веселость как рукой сняло. Они бродили бледные, унылые и какие-то смущенные. Джон, не привыкший видеть их такими ухоженными и неестественно вежливыми, держался с ними как со взрослыми, детей и его сковывало присутствие Паулы и няни. Всякий раз, когда удавалось выкроить время, он старался вырваться домой, но он сам и все остальные не понимали зачем, и это только прибавляло неловкости в отношениях. То же самое происходило и по воскресеньям. Джон положил себе за правило этот день целиком посвящать семье, но голова его была забита таким множеством дел, что вынужденное безделье и необходимость часами смотреть, как Том гоняет на велосипеде по Холланд-Парку или Анна качается на качелях, только раздражали.
Раздражало его — по другим причинам — и то, что он жил отдельно от Паулы. Они вместе обедали в палате общин или в ресторанах, расположенных неподалеку от Вестминстера, и два-три раза в неделю по дороге домой он заезжал к ней. Но теперь после тяжелого рабочего дня к делам в конторе прибавились ведь и парламентские обязанности, он зачастую бывал измотан, ему все труднее было отрываться в час ночи от нежной, теплой, душистой Паулы, опять натягивать надоевший костюм и мчаться в Холланд-Парк. Не нравилось ему и то, что утром за завтраком приходилось созерцать за столом няню, это длинное чучело. В итоге они решили с Паулой, что полгода — срок достаточный для соблюдения приличий и с субботы, 3 августа, они съедутся, а чтобы ничего не осложнять — зарегистрируют брак в Приннет-Парке.
Вскоре после открытия парламентской сессии к Джону в палату общин зашли инспектор уголовной полиции Томпсон и сержант Симмс. С ними был еще третий в штатском, инспектор Блэкетт из «отряда розыска убийц» Скотланд-Ярда.
— Мы вынуждены были обратиться в Скотланд-Ярд, сэр, — объяснил Томпсон, — потому что, честно говоря, сами не далеко продвинулись.
С лондонскими детективами Джон был знаком: ему не раз случалось вызывать их для перекрестного допроса в качестве свидетелей. Если Томпсон походил на фермера, то Блэкетт, рябой, с тяжелым лицом, являл собой классический тип уголовника, и, когда он заговорил, Джон тут же уловил знакомые нотки, этакий наигранно-почтительный тон, каким эти видавшие виды детективы говорят с членами коллегии адвокатов.
— Темное дельце, сэр, — сказал он Джону.
— Да, — отвечал Джон. — Определенно темное, если только здесь не случайное стечение обстоятельств.
— Случайное? — переспросил тот. — А что, точно сказано. «Любительская работа» — так бы мы это определили. Как вам должно быть, известно, сэр, из вашей судебной практики, преступления обычно совершаются по шаблону: существует небольшая группа, которая занимается грабежами загородных домов или почтовых контор; иногда они идут на дело с огнестрельным оружием, иногда нет. Случалось, грабежами загородных домов занимались довольно опасные преступники, но обычно у них информация хорошо налажена. Они никогда не полезут, если нечего взять. Тогда почему же они полезли в ваш коттедж?
Джон покачал головой:
— Не знаю. Не вижу никакого резона.
— У вас зажиточные соседи, — сказал Томпсон. — Может, грабители перепутали адрес, а когда наткнулись на вашу супругу с мистером Масколлом, запаниковали и дали деру?
— Да… но неужели они не заметили машин?
— Остается одно, — сказал Блэкетт.
— А именно?
— Что оба убийства были преднамеренными.
— Но кому нужно было их убивать, кроме меня и Мэри?
— Согласен, сэр, и вас обоих мы исключили. А что, если некто хотел убить вас и мистер Масколл — жертва ошибки?
Джон судорожно глотнул:
— Кто и чего ради мог желать моей смерти?
— Вот и расскажите нам, — сказал Блэкетт.
— Просто ума не приложу…
— А вы подумайте. Из ваших клиентов никто не мог затаить на вас злобу?
Джон отрицательно покачал головой:
— Нет.
— Ну, кто-то из ваших подзащитных? Решил, что вы не сделали для него все, что могли?
«Терри Пайк?» — мелькнуло у Джона.
— Нет, — сказал он. — Не думаю. Видите ли, я редко веду уголовные дела. Все больше
