— Жду тебя в вагоне.
Аль-Серрас направился к билетной кассе, кинув мне через плечо:
— Скажи в отеле, чтобы сохранили мои вещи. Дня три или четыре. А еще лучше — попроси их переслать мой багаж в Испанию.
— Я тебе не носильщик, — сказал я ему в спину, но он был занят переговорами с кассиром. — И не сопровождающее лицо. Мне не составит труда отправиться вместе с тобой только для того, чтобы уберечь тебя от беды.
Он получил билет, поблагодарил кассира и повернулся ко мне:
— Уберечь меня от беды? А что, я не против!
Глава 19
— О, это стоит отметить! — воскликнула Авива, когда увидела меня в поезде. Она порылась в своей бездонной сумке и вытащила оттуда фляжку. Она послала Аль-Серраса в вагон-ресторан за тремя чайными чашками, а я пока что наслаждался ее обществом. По возвращении Аль-Серраса она щедро наполнила чашки янтарной жидкостью и, подняв свою, провозгласила: — За первый безумный поступок Фелю!
Меня поразила ироничность ее тона, это рушило то чудесное состояние, в котором я пребывал при виде ее восторга по поводу моего появления в поезде. Мою задумчивость прервал Аль-Серрас:
— Если ты не против, я это прикончу.
Не без усилия я последовал его примеру и опорожнил чашку, и жжение в горле постепенно сменилось приятной теплотой.
— Между прочим, это не первый мой безумный поступок, — похлопал я себя по груди.
Мои слова вызвали у Авивы смех. Она подлила еще в наши чашки и произнесла тост в мой адрес:
— За второй безумный поступок Фелю!
Аль-Серрас поставил пустую чашку и отвернулся от меня, я в это время быстренько опустошил свой «бокал».
— В детстве у меня была собака, — сказал Аль-Серрас. — Тощая дворняжка. Почти лысая. Ребра у нее выдавались настолько, что, если провести деревянной ложкой по бокам, получится звук, как будто скребешь по стиральной доске. Ходячий музыкальный инструмент. Мы ее очень любили.
Авива рылась в своей сумочке, совершенно его не слушая.
Аль-Серрас посмотрел на меня:
— Пес никогда не съедал все, что ему клали в миску, но стоило кому-нибудь подойти к ней и встряхнуть, — он вдруг игриво схватил меня за руку, — он также встряхивал головой и начинал рычать. И тут же набрасывался на еду. Можно подумать, аппетит у него появлялся, только когда он считал нас голодными.
— Как не стыдно дразнить добрую собачку. — Авива направилась к выходу, раскачиваясь в такт движению поезда.
Мы молча смотрели, как она борется с щеколдой на двери купе, к тому же каблук ее туфли застрял в порожке. Наконец ей удалось высвободить его, она обрела равновесие и вышла в коридор, удаляясь в направлении дамского туалета.
Аль-Серрас протянул руку и захлопнул дверь купе. Он подался вперед и выразительно уставился на меня:
— Глупая собачонка не знала, что хочет есть, пока ей в голову не приходила мысль, что голодный — это ты.
— Да, я слышал.
— Такой маленький, он был счастлив, что мы взяли его к себе. Знаешь, у него практически отсутствовал инстинкт самосохранения. Мы обязаны были научить его бороться.
Фляжку Авива оставила на сиденье, я потряс ее и с облегчением обнаружил, что она пуста.
— Ты намекаешь, что рассказал мне эту симпатичную историю в назидание? Смею тебя заверить, я не меньше твоего заинтересован в благополучии нашего друга. Для человека, которому не терпится поскорее приступить к новой работе в Берлине, ее явно беспокоит что-то большее.
Аль-Серрас закрыл глаза, нахмурив брови, но продолжил начатую мной тему:
— Да, новая работа всегда заставляет нервничать.
Мы смотрели в окно купе, ожидая возвращения Авивы. Немного погодя я обратился к нему:
— Кто-то ждет ее в Германии. Кто-то, кроме Вайля и людей, занятых школьной оперой.
— Да? — Наконец-то я привлек его внимание.
— Должна быть какая-то основательная причина для ее возвращения из Америки, причина, которую она нам до конца не раскрыла.
— До конца?
— О чем-то она не хочет говорить.
— Возможно, ты и прав, — проговорил он медленно.
— Дождемся, что какой-нибудь бульварный журнал расскажет нам о ее секретах.
— Да, да, ты прав.
— А почему бы тебе не спросить ее? Ты же ничего не боишься.
— Доверяет-то она тебе, Фелю.
Я собрался было протестовать, но он не дал мне сказать:
— Она обожает меня. Но, мой дорогой мозговитый партнер, доверяет она тебе. Потому, прежде чем мы снова ее потеряем, постарайся разузнать о ней побольше. Что она все-таки скрывает?
За последние десять лет я бывал в Берлине не один раз. Великая война уже канула в историю, а город все еще выглядел опустошенным. Послевоенное восстановление означало увеличение числа дымовых труб и каких-то бесформенных многоквартирных домов, металлических оград и тянущихся цепочками заборов. Блеклые здания с плоскими крышами должны были, очевидно, побудить жителей к созданию чего-то более современного. Когда я назвал город безобразным, Авива не согласилась со мной. Она сказала, что нашла его похорошевшим и даже современным.
— Непонятно, что с ним будет? — не то спросил, не то ответил сам себе я, глядя из окна на серые окраины города.
Авива сказала, что остановится у некой фрау Цемлер, которая занималась проектом школьной оперы, мы с Аль-Серрасом поселились в небольшой гостинице в Баварском квартале. Договорились увидеться на следующий день в театре, где у Авивы была назначена встреча с Вайлем, Брехтом и молодыми исполнителями.
На следующее утро мы появились там довольно поздно, репетиция уже вовсю шла. В первом ряду сидел мужчина в круглых очках в металлической оправе и галстуке в горошек, должно быть Вайль. Он давал указания дюжине собравшихся на сцене юных артисток, большинство из которых были одеты в шорты или юбки выше колен и одинаковые белые школьные блузки: инструменты на коленях, тонкие ноги раскачиваются, беспокойные пальцы почесывают голову или крутят косички.
Через три кресла от него сидела Авива, изучала партитуру, указывая что-то в ней Бертольту Брехту, которого невозможно было не узнать по его нескладному кожаному пиджаку.
Авива была первой скрипкой и концертмейстером, и я понял, почему Вайль выбрал ее для этого. Она была такой же талантливой, как любой другой молодой скрипач, но без претензий на роль солиста. Она будет вдохновлять других музыкантов и задавать высокие стандарты, не становясь при этом примадонной. Она была всего на несколько лет старше самого молодого музыканта из оркестра, но могла уже рассуждать обо всем с Брехтом, Вайлем и фрау Цемлер, дамой в коричневом костюме, отвечающей за питание молодых музыкантов и надзор за группой, начиная от оркестровки и кончая вопросами дисциплины.
Авива видела, как мы вошли в зал, и подняла руку, показывая на нас Вайлю, тот повернулся и коротко кивнул нам. Брехт в знак приветствия коснулся пальцами не прикрытого шляпой лба, успев при
