обращались ее мысли. Он становился частью ее жизни, простирающейся далеко за пределы этой комнаты, с ним она могла провести день, месяц, год. Играя скрипичную партию «Времен года», Авива отчетливо представляла, как сидит на мокром от дождя склоне или гуляет по тропинкам, протоптанным пастухами, и как улыбается, обнаружив их спящими под раскидистым деревом, их похрапывание сопровождалось жужжанием беснующихся на солнце мух. Тем, кто понимал его музыку, не суждено быть одинокими. И в эти последние недели беременности она знакомила с Вивальди своего не рожденного еще ребенка, часами исполняя волшебную музыку, пока ей не начинало казаться, что кости таза вот-вот разойдутся под тяжестью ее тела.
Ребенка унесли, но его не усыновили. Три месяца спустя, когда Авива оставила монастырь, она узнала, что это мальчик и что в анкете указана его настоящая религиозная принадлежность. Она надеялась, что монахини поступят иначе, ведь в таком случае уменьшались его шансы попасть в хороший дом.
Она старалась забыть его. Переехала на юг, в Болонью, и провела там два года, занимаясь скрипкой и фортепиано с мадам Боргезе, которая пристроила ее жить в местную семью с условием, что Авива станет помогать хозяйке управляться с четырьмя детьми.
Ей исполнилось восемнадцать лет, и она подавала серьезные творческие надежды. Родители детей, с которыми она сидела, считали, что из нее вышла бы идеальная «музыкальная» няня: результат — короткое прослушивание для Муссолини. Но Авиву не интересовала роль няни, да и мадам Боргезе возлагала на нее большие надежды. В течение трех месяцев она давала сольные концерты и даже стала приобретать популярность, которая, как заверяла мадам Боргезе, могла бы стать куда большей, если бы Авива одевалась получше, немного изменила позу на сцене и почаще бы давала понять публике, что она ей небезразлична, и так далее, в общем, все то, что спустя год повторял ей Аль-Серрас.
Во время перерыва на одном из таких концертов в Падуе Авива заметила в зале сестру Луиджию и, к своему собственному удивлению, отметила, что ей приятна эта встреча с монахиней-меломаном.
— Помнишь, раньше ты отказывала мне в просьбе сыграть, — сказала сестра Луиджия. — А сейчас сыграешь?
— Программа уже определена. — Авива смутилась.
— Сыграй на бис. Я подожду.
Авива наклонилась к ней и прошептала:
— Исполнение на бис тоже определено. Мадам не предоставляет мне выбора.
— А как же вдохновение?
— Мадам в это не верит. — Авива попыталась улыбнуться. — Что и к лучшему. Вдохновение — вещь непредсказуемая.
Сестра Луиджия насупилась:
— Значит, ничего не сделаешь для старого друга? Пусть так, что ж тут поделаешь. Пунш, конечно, не замена, но я, пожалуй, не откажусь.
Авива смутилась. Мадам не разрешала ей приближаться к столу с закусками и напитками, она боялась всего: испорченного платья, или же того, что после съеденного марципана она возьмется за скрипку липкими пальцами, а то еще хуже — выпитый стакан воды вызовет у нее желание отлучиться во время выступления. Но мадам, увлеченная беседой с группой хорошо одетых женщин, стояла к ним спиной.
Авива вернулась с пуншем для сестры Луиджии, передавая чашку, она настолько близко подошла к ней, что носки их туфель соприкоснулись. Сестра Луиджия взяла Авиву за руку и тихо проговорила:
— Ты сама знаешь, что ты играешь слишком хорошо для местной публики. И мадам знает. Что, есть причина, по которой ты не уехала в Рим или Париж?
Авива кивнула.
— Прошлое держит тебя, не так ли? И ты торчишь здесь, потому что надеешься узнать, что он не нашел себе семью. — Ее пальцы сжались вокруг руки Авивы еще сильнее. — Два с половиной года — поздновато для усыновления. Никто не хочет брать ребенка, который умеет говорить и уже что-то помнит. Твой ребенок не говорил, такое вот несчастье, у него задержка речи. Но он уже нашел родителей — пришел некий еврейский джентльмен, и мальчик сразу ему понравился.
— Расскажите мне еще, — прошептала Авива, и как раз в этот момент через плечо монахини увидела, как дамы, стоявшие с мадам, стали расходиться, а в комнату вошел аккомпаниатор.
— Сегодня ты играла хорошо… Но я чувствовала твою неуверенность. Техника впечатляла, но я помню, как однажды ты играла в монастыре… Свободно как птица! Вот я и подумала, что я должна тебе кое-что сказать. Чтобы ты успокоилась, освободила себя…
— Что вы имеете в виду, то, что он не говорит? — прервала ее Авива.
— Это не такое уж редкое явление в приютах, где с детьми не часто разговаривают. Дорогая, я огорчила тебя. Я правда не хотела этого. Он умный ребенок. У него прекрасные волосы — легкие и вьющиеся, как у херувимчика. Доктор, его будущий отец, провел с ним полдня. Они гуляли, играли на пианино…
— Играли на пианино? — Авива заметила, что мадам оглядывает комнату — ищет ее.
— В приюте есть пианино. Мальчик любит подбирать на слух или сидеть под пианино, прижавшись головой к дереву. Я не говорю, что он одаренный ребенок, ничего подобного. Но у него есть влечение. Когда доктор и его жена пришли к нам в первый раз, он спрятался под пианино. Они бы и не заметили его, не сядь доктор за инструмент, чтобы пробежаться пальцами по клавишам.
Мадам Боргезе стояла рядом в ожидании, когда ее представят.
— Сестра, скажите мне, где он, хотя бы название провинции, — не отступала Авива.
Сестра Луиджия молча кивнула головой, приветствуя мадам:
— Я на самом деле не могу.
— Не можете или не хотите?
Монахиня поняла, что заговаривается:
— Правда не могу. Мне это неизвестно.
Мадам отбросила всякую вежливость: она положила руку на плечо Авивы и попыталась силой развернуть ее.
— Это далеко?
—
Тогда почему, не ограниченная выбором, она через шесть месяцев поступила в Магдебургскую консерваторию, в двух часах езды к западу от Берлина? Она проводила длинные выходные в близлежащих городках, наблюдая за нянями, толкающими детские коляски, и рассматривая школьников возле местных булочных, кормила птиц на площадях. Деньги, предназначавшиеся на покупку партитур и блокнотов для записи композиций, она тратила на железнодорожные билеты и рестораны: пара сосисок и очень много пива. Она с изумлением обнаруживала в понедельник утром, что проснулась в придорожной гостинице с мыслью: теория музыки опять пропущена. В результате в дополнение к плохим оценкам, которые она получила по обязательной дисциплине «народная песня», ей в конце семестра предложили испытательный срок. Ей совсем не хотелось нагонять пропуски, легче было уйти из консерватории.
Однажды в пятницу, перед тем как известить своего наставника о принятом решении, она выступала в составе студенческого квартета. Невысокий мужчина с лысеющей головой и большими губами сидел в дальнем конце комнаты и, прижав кончики пальцев к левому виску, слушал их выступление. Это был Курт Вайль.
