всего он походил на громадный дирижабль, поднимавшийся с портретом товарища Сталина по большим праздникам над Ленинградом. Казалось, немец весь состоял из огромного, трясущегося живота, за которым едва виднелась коротко стриженая голова в круглых очках и смешные пухлявые ручки и ножки. Такими на карикатурах изображали жадных американских миллионеров. К тому же, на толстяке был невиданный черный мундир с непонятными знаками в петлицах и какие-то награды. Серёжка сразу проникся к нему жгучей ненавистью.
— Что спрашивать-то? — тихонько обратился он к командиру.
Тот на миг задумался.
— Да обо всем пытай. Кто он есть, сколько немцев в округе, где штаб.
— Пытать? — растерянно переспросил Серёжка. К этому он, несмотря на всю ненависть, готов не был.
— Да спрашивать! — батька неожиданно развеселился. — Ты, партизан, привыкай к нашей мове.
Он начал, медленно выстраивая фразы и выворачивая язык, как заставляла Клара Альфредовна, задавать вопросы.
Услышав немецкую речь, пленный радостно затараторил:
— Это чудовищная ошибка! Я профессор Лейденского университета! Молодой человек, объясните этим господам, что я не военный!
Серёжка старательно переводил.
Григорий Афанасьевич скептически хмыкнул.
— Ага, не военный. Знаем мы этих профессоров неизвестных наук. То-то на нем цацек, как на елке. Пусть не запирается. Ты давай, коли его. Эх, и добре ты по-ихнему хлещешь! Аж заслухался.
— Молодой человек! — не унимался толстяк, — Если бы не эта форма, мне никогда бы не попасть в эту экспедицию, она под патронажем СС, у меня не было выбора! Вы ничего не понимаете, вы живёте в уникальном месте, такого больше не осталось нигде в Европе! По количеству эндемиков местные флора и фауна сопоставимы с австралийскими! Вы ничего не понимаете, вокруг вас — настоящие сокровища! Да вы посмотрите, эти громилы отобрали у меня все материалы! Одних только найденных мною Cypripedium, не описанных ни в каких источниках, уже достаточно, чтобы навсегда остаться в истории науки! А ваши знаменитые Bison bonasus! Я биолог, молодой человек, учёный, а не питекантроп, способный лишь воевать. Между прочим, я с тридцать девятого года лишён возможности общаться со своими европейскими коллегами. Вам не понять…
Пленный, наконец, иссяк, бессильно махнул вялой ладонью и, задыхаясь, стал обтираться огромным грязным платком. Выглядел он необычайно жалко.
— Он про какие-то документы говорит. — Серёжка, не понимая доброй половины из сказанного говорливым немцем, повернулся к командиру.
— Точно, притащили хлопцы вместе с пузаном портфель какой-то. А ну, побач[4]!
В портфеле — чудо, а не портфель, кожаный, с серебряным замочком, с красивой монограммой, — в замечательном портфеле нашлись и документы на имя Эрнста Краубе, профессора, доктора, почётного члена множества учёных обществ (включая Советскую Академию Наук), и исписанные строгим почерком толстые тетради с рисунками, и большая папка, заполненная засохшими листьями.
— Я проделал колоссальную работу! — вновь подал голос немец. — Эта дурацкая война рано или поздно кончится, мои открытия произведут фурор в Европе! Вы должны быть благодарны мне за вклад в сохранение вашей уникальной биосистемы!
— Вроде, правду говорит, — робко проговорил Серёжка.
— Сам вижу, — буркнул батька. — Ты давай, по делу спрашивай.
На интересующие партизан вопросы профессор отвечал, что экспедицию из четырех учёных охранял взвод ваффен-СС, причем господа повстанцы могли сами убедиться, насколько скверно это делалось. Что же касается других частей, то его они мало интересовали, так как, хоть они и относятся, безусловно, к объектам биологическим, но, тем не менее…
— Хватит, — батька махнул рукой.
— Тоже мне, языка привели, — язвительно скривился он. — Блазного якога-то[5].
— Хто ж знал, батька, — подал голос Егор. — Идет фриц по лесу, травки дёргает. Ну, и мы того… дёрнули.
— Ясно всё. Ладно. Ты, Балаболка, эту кашу заварил, тебе и прибирать.
Партизан кивнул.
— Это мы завсегда пожалуйста. Ты уж не обижайся, — обратился он к немцу. — Судьба такая.
Серёжка, кажется, начал понимать происходящее. Отпускать взятого по ошибке пленника никто не думал. Значит, сейчас этот весёлый боец со смешной фамилией Балаболка возьмет автомат, отведет несчастного профессора в лес и… Решение, кристальное в своем безумии, возникло мгновенной вспышкой.
— Товарищ командир, Гри… батька Рыгор! — почему-то Серёжка решил, что обратиться нужно именно так. — А можно я? Ну, гада этого толстого?
— И правда, батька! — обрадовался Егор. — Хай хлопец стрельнёт, ему полезно будет.
Минуту командир отряда с сомнением глядел в Серёжкины глаза.
— Видать, крепко тебе, парень, фрицы насолили… Ладно. До рощи березовой сведёшь его. Там… Разберёшься короче. Но смотри! У меня здесь разговор короткий.
Уже погибший однажды юноша серьёзно кивнул. Пожалуй, раньше,
Легонько подталкивая немца — тот все пытался вернуться за драгоценным портфелем, — Серёжка довел его до белеющего березняка.
— Я понимаю, юноша, — вдруг обратился к нему профессор. — Вы сейчас меня убьёте. Прошу вас, сохраните мои материалы. Мне все равно, куда они попадут — лишь бы к людям…
Лицо его внезапно расплылось, стало мятым и жалким. Тишину леса прорезали выстрелы.
Столкнувшийся с группой Василя отряд егерей был не единственным. На поиски пропавшего профессора, за которым, как и за всей экспедицией, маячила зловещая фигура рейхсфюрера Гиммлера, были брошены все силы немцев. Партизаны отряда имени Кастуся Калиновского, не принимая боя, отошли им одним известными тропками на потаённый островок в сердце Припятских болот. Их война продолжалась.
Всего этого Серёжка, конечно, не знал. Не слыша ни выстрелов, ни оголтелого собачьего лая, он отрешённо смотрел на сливающиеся стеною стволы, за которыми с неожиданным проворством опытного походника скрылась фигура Эрнста Краубе. «Ты довольна, мама?» — беззвучно шептали губы. — «Я всё сделал правильно?». Сзади хрустнула ветка.
— Отпустил? — тихо спросил батька Рыгор.
— Отпустил, Григорий Афанасьевич.
— Что за это на войне полагается, понимаешь? — партизанский командир пристально смотрел на него грустными глазами.
Серёжка кивнул. Ему было все равно.
Батька вскинул винтовку. Перед ним уже никого не было.
Чертыхаясь и крестясь одновременно, он поспешил за отходящим отрядом.
Четвёртый
Да, всякое бывало… Я, пока погоны носил, такого насмотрелся — до Нового Года рассказывать можно.
