Никаких слов. Никаких чувств. Он стоит в дверном проеме с остекленевшим взглядом, через мгновение зазиявшим пустотой разочарования. Будто увидел правду, в которую долго отказывался верить…
Отец подходит, срывает чадру. Оглушительная пощечина. Грубая рука рабочего, сухая мозолистая кожа. Падаю на пол, он бьет меня ногами. Шок проявляется смехом. Я хохочу, отчего удары усиливаются. Мне смешно от осознания того, насколько наивен отец. «Ты еще многого не знаешь, папочка»…
Он не знал того, что его родной брат, мой дядя, при каждом удобном случае приставал ко мне. Прижимал к стене, хватал за попу, внюхивался в шею, обтираясь своим небритым лицом. Не осмеливаясь на большее, запихивал пару купюр в мой карман. За доступность или молчание? Черт знает. Я брал эти бумажки, покупал на них телячьи хвосты ощенившейся Бурсе, хромой дворняге удивительного оленьего раскраса, и сладости сестре. Мне самому деньги были не нужны. Я нуждался только в куклах, свободе и, наверное, любви. Я тогда просто не знал, что значит быть любимым. Хотелось попробовать на вкус…
Он не знал того, что прямо под его носом я занимался петтингом с кузеном Мустафой, когда он приезжал в гости. Нас, мальчишек, укладывали на полу, рядом с дровяной печью, тогда как моя кровать доставалась кому-нибудь из аксакалов. Всю ночь, под уютное потрескивание поленьев, мы ласкались под одеялом, надрачивали свои членчики, кончая еще сизой юношеской спермой друг на друга. Мустафа не был геем. Ему просто хотелось секса — о досвадебных отношениях с девушкой он и не мечтал. На Востоке мальчики часто познают секс с мальчиками…
Отец бьет меня, пока мой смех не сменяется хрипами. Теряю сознание. От боли. Прихожу в себя и вижу, что лежу в кровати. Я переодет. В чистую одежду. Рядом сидит отец и… плачет. Беззвучно, лишь слезы текут. «Пить хочешь?» Утвердительно киваю. Подносит к моим разбитым губам алюминиевую кружку с ледяной водой. Из колодца. Мама для нас ее подогревала… «Как себя чувствуешь?» — задал отец второй вопрос. Мертвым голосом. «Нормально», — ответил я и закрыл глаза. Притворился, что заснул. Отец вышел из комнаты. Покурить…
Я пролежал в постели неделю. Мама делала мне компрессы из отварной теплой свеклы, натирала гематомы маслом фенхеля, сестра поила ромашковым отваром. О произошедшем никто не заговаривал. Это нормально. Сын, переодевающийся в женскую одежду, — позор для любой восточной семьи. У нас сор из избы выносят только в особых случаях, если, к примеру, дело касается чести женской половины рода…
Синяки от отцовских ударов до сих пор болят, вопреки прошедшим годам. Они не видны, но живы. С того дня я больше не называл его папой. Только отцом. С того дня отец больше не называл меня сыном. Только по имени…
— Мне не нужно понимания. Честно. В жизни любого гея наступает момент, когда уже нет сил объяснять, отвоевывать, подстраиваться, искать истину, получив которую, надеешься смириться со статусом «ошибка природы». Нет, это не отчаянье превосходит борьбу. Это вообще конец борьбы между природой и внутренним «я». Ничья. Суть наконец-то воссоединяется с образом, после чего является та самая гармония…
Душевная гармония гея совсем не похожа на общечеловеческую. Гармония гея — смех сквозь боль. Просто принимаешь боль, с детства сковывающую сердце, понимая, что она такая же неотъемлемая часть тебя, как, например, рассудок… Я достиг этой гармонии, переступив тридцатилетний рубеж. Разобрался с прошлым — больше не мучает. Теперь спокойно о нем говорю. Лишь во сне возвращается боль воспоминаний…
Боюсь засыпать. Страшные вижу сны с примесью реальности почти каждую ночь. Подруга Ханде рекомендует обратиться к психологу. «Тебе может помочь только специалист». Мне может помочь только специалист, а? Где они раньше были, все эти специалисты? Отказываюсь. Я не доверяю психологам. За их лживыми, вроде бы понимающими взглядами нет ничего, кроме безразличного превосходства… Говорят, геи во всех видят врага. Отчасти согласен. Мы не верим окружающим, потому что многие из нас так и не научились верить себе. Не в себя, а именно себе! С чем это связано? Может, с тем, что геи в детстве недополучают тепла, как бы хорошо к ним ни относились? Одиночество с пеленок делает из нас изгоев, не умеющих доверять. Долго проверяем, испытываем, присматриваемся…
Вокруг меня есть люди, искренне сопереживающие мне. Без пафосных слов. Поддерживающие теплыми прикосновениями, вовремя поднесенной зажигалкой, заваренным кофе, внезапным объятием. Это в основном самодостаточные женщины. Дружба гея с геем редкость… Но все равно ни одно дружеское объятие не излечит гея от вечного одиночества.
Вот только не подумай, что я специально выпендриваюсь перед тобой на тему «вот какие мы, гомосексуалисты, великие страдальцы», добиваясь, чтобы меня пожалел весь мир. Отнюдь. Мне только нужно все кому-то рассказать. От и до. Странно: тебе, чужому, чуждому по сути мужчине-гетеросексуалу, легко открываюсь. Может, из-за того, что тебя никогда не увижу? Или ты такой талантливый слушатель?…
…Зажигалка барахлит. Жаль, нет спичек. Забыл купить. Обожаю звук чиркающих спичек. Я бы записал его на пленку и сделал бы саундтреком своей жизни — такое периодическое чирканье и вспышка, и снова темно, вспышка и темно…
— Так хочется прикупить себе облегающие боксерки. Безумно сексуально смотрятся. Но не могу. Вынужден надевать свободное нижнее белье — от стрейчевого тут же появляются спазмы в паху. Если быстро не вколоть спазмолитик, могут начаться кровяные выделения из члена. Врачи связывают это со сдавленностью сосудов в паховой области. Убедился, какой я особенный?
Они долго пытались выяснить причину такой реакции организма, пока я не рассказал им, что много лет стягивал бедра жгутом. Особенно летом, в пору одежды из легких материалов. Не хотел, чтобы у меня между ног что-то торчало. Тогда как мои сверстники гордо мерялись членами в школьных раздевалках, я ненавидел то, чем, казалось бы, должен гордиться любой парень. Прости, нескромно прозвучит, но хуй у меня довольно-таки выдающийся, от отца достался. Выпирал из-под брюк, уродуя девичью изящность моих бедер…
В сарае отыскал широкий кусок жгута, ими отец обматывал винные бочки в первые шесть дней брожения винограда. Помыл самодельный «корсет» мылом и каждый день, перед выходом из дому, стягивал им голые бедра. Ненавистный член больше не был виден, да и талия становилась более совершенной. Не снимал «корсет» даже летом, в сорокоградусную жару, пока однажды чуть не умер от инфекции. Жгут натер живот, образовалась рана, а я не придал значения. Неожиданно ночью поднялась температура до сорока одного, пошли судороги. Меня спасла соседка-повитуха, которую мама призвала на помощь. Она сбила жар холодным уксусом, промыла рану настоем тысячелистника, принесла какие-то антибиотики. Про жгут так никто и не узнал…
В подростковом возрасте, когда у меня набухла грудь, я уже полюбил свое тело. Нескладное, чуть полненькое, зато очень женственное. Я представлял себя в облегающих вечерних платьях из черного атласного шелка, на высоченных каблуках, в черных очках и с элегантно собранными волосами. Этот образ однажды увидел в одном европейском журнале, который пролистал в доме тетушки Сезен. Она была бездетной портнихой, шила религиозную одежду, а ее муж, моряк со стажем, плавал в год по два раза в Европу…
Переходный возраст сказался на мне не прыщами, а полнотой — резко набрал в весе. Если сначала комплексовал, то спустя время понял, что этот, казалось бы, минус является знаком плюс. Многие восточные мужчины предпочитают не худощавых мальчиков-геев, а полненьких. Как сказал Кенан, один из моих любовников: «Кайфа больше, когда возьмешься за плотного парнишку. Во- первых, есть за что потрогать, под руками чувствуешь тело, а не кости. Во-вторых, секс больше походит на
