Он вновь осторожно коснулся разбитого, распухшего виска. Больно. Очень больно. При падении пыль, острые песчинки и гравий забрались всюду — в волосы, в уши, в рот и даже в глаза, которые горели и слезились. Горели ладони и локти. Медленно, экономными движениями он принял нужную позу, неловко встав на колени. Потом, постанывая, охая и шипя, встал на четвереньки. Прошла целая вечность, прежде чем ему удалось подняться во весь рост. Однако головокружение тут же подкосило ему ноги, и он тотчас тяжело повалился на камни. Боль стала настолько невыносимой от нагрузки, что у него закружилась голова. Даже связно мыслить было затруднительно. Хотелось только спать. Никогда в жизни ему так не хотелось спать.
— Не встать, — с трудом выдохнув из себя слова, он попытался вновь подняться, борясь с усталостью и болью, преодолевая, вновь появившееся, желание сдаться, но безуспешно. — Не могу… Испекусь на солнце… или умру от жажды…
В голове билась боль, вредная, непрекращающаяся боль. Каждое лишнее движение только усиливало ее. Тело словно говорило, что единственный способ прекратить боль — сдаться. Он прижал руки к вискам, надеясь унять эти страдания, но было бесполезно — он снова начинал терять сознание…
Хотел ли он хотя бы еще раз попытаться что-то сделать? Нет, он продолжал лежать на горящем песке, под палящими лучами солнца, изнывая от жажды и теряя последние остатки воды и жидкости, что оставались еще в его теле. Здесь негде было укрыться от убийственного солнца, и надеяться на чудесное спасение или помощь было бы глупо — даже в таком безнадежном положении надежда на чудо уже оставила его. Время уходило…
Он не знал, как далеко ушел от караванной дороги, сбившись с пути, той злополучной ночью, когда решился… Неважно. Теперь все было неважно. Он сделал тогда выбор, и тот оказался последней ошибкой в его жизни.
Он умолял не о чуде, но больше всего о скорой смерти, которая могла остановить все эти мучения. Он вновь терял сознание, и вновь приходил в себя, но ничего вокруг не менялось, словно это и была его смерть, его ад — медленная и мучительная вечность боли и страданий…
Очнувшись в очередной раз, он не мог вспомнить, когда упал. Не помнил, как долго лежал. Разбудила его, на этот раз, дрожь, сотрясавшая все тело. Огненный шар солнца растратил слепящую золотистость. Жара чуточку спала. Головная боль немного утихла, но монотонное биение в голове оставалось. Он ощупал ее: жара спалила и высушила струп на виске, превратив его в твердую, скользкую корочку. Однако все тело, полностью, а не только голова, болело. И казалось, что на нем нет ни одного здорового местечка. И он, к сожалению, все еще был жив…
Жажда. Боль окончательно утихла, но жажда все больше давала о себе знать. Тело требовало воды. Но фляжки и бурдюков с водой давно уже не было. Теперь ведь не было ничего. Ничего, кроме острых раскаленных камней, струпа, стягивающего кожу на виске, стихающей боли во всем теле, и пересохшего горла, которое невозможно смочить, даже проглотив слюну.
Жара еще больше смягчилась, а небо, совсем недавно бывшее желтым, окрасилось в свойственный ему темно-синий цвет, по которому протянулись тонкие белые нитки облаков. Солнечный диск покраснел, опустился ниже, но все еще лил на пустыню зыбкий, пульсирующий жар. Он с трудом вспомнил — в те редкие дни, когда наверху, у Иерусалима, идет дождь, пустыня преображается, и по ее ущельям текут бурные потоки воды, после которых она вся покрывается нежной зеленью.
Дождь мог стать тем самым чудом и спасению, о котором он и не мечтал уже, но не стоило надеяться, что тут же, в миг, вода польется с неба. Прохладный успокаивающий ветерок — вот и все, что он мог получить, и ни одного облачка. Ничего. Пустыня оставалось пустыней, безмолвной и безжизненной. «Я не могу здесь оставаться. Не могу… Я должен идти… Должен… идти… Не поддаваться».
И вновь он попробовал подняться, но его схватили судороги, началось сразу же головокружение, настолько сильное, что снова пришлось лечь. Бессилие и одиночество — вот единственные его помощники здесь…
Он продолжал лежать, собираясь с силами. А время шло, и явно не прибавляло ему дополнительных сил, а более того, отнимал их всё больше и больше. Отнимало то, чего и так уже не осталось.
Смеркалось довольно быстро. Солнце опустилось к зубчатому, рваному горизонту. Вместе с сумерками надвигался холод. Вначале это было приятно, прохлада успокаивала обожженную кожу. Однако вскоре стало гораздо холоднее, и солнце полностью скрылось за горизонтом, и моментально на пустыню опустилась тьма.
И в этой тьме он внезапно увидел нечто странное. Что-то новенькое. Необычное. Вертикально стоящее… То, что раньше, при свете дня, он не замечал. Явление. Небольшое сияние в дали, на самом краю горизонта. Ему было трудно определить расстояние, на безликой, лишенной всяческих ориентиров, местности, когда тело горит, и все плывет перед глазами. Это сияние переливалось различными цветами, по крайней мере, так ему казалось, и словно звало к себе. И именно это далекое разноцветное сияние пробудило в нем последние крупицы сил, какие только могли остаться в человеке на грани изнеможения.
Его окружала бархатистая, непроглядная темень. И пронизывающий холод. Холод, который парализовал, кусал суставы, заставлял сутулиться и втягивать голову в плечи. Но лучше холод, чем жара, лишающая возможности двигаться. Он и сейчас не мог толком встать и идти, но встав, с трудом, на четвереньки, смог проползти немного вперед. И еще немного… Еще… Если понадобится, он проползет всю ночь до заветной цели.
Был ли это мираж, или впереди действительно что-то было — неизвестно. Но ему дали шанс. Он верил в это. А что еще оставалось человеку в таком отчаянии и на грани смерти. Только умереть…
Он сумел даже подняться на ноги, трясясь всем телом. Прохрипел что-то нечленораздельное, видимо молитву, которую слышала лишь пустота, и пошел вперед, пошатываясь, оставляя за собою извивающийся петлями след. Он шел и шел, не сводя глаз с этой странной штуки впереди. С необычайного явления в пустыне. Когда волосы падали на глаза, он откидывал их со лба. Непонятная штуковина, как будто, и не становилась ближе. Что-то уж слишком долго. Лишь мерцала, маня к себе.
Неуверенными, заплетающимися шагами, человека, словно в какой-то последней клинической стадии опьянения, он продолжал путь, возможно конечный для него. Ноги его подкосились, выпрямились, подкосились и выпрямились опять, а когда волосы снова упали ему на глаза, он даже не стал убирать их — у него не было сил. Он лишь смотрел на сияние впереди, и продолжал шагать.
Дважды он падал, и во второй раз уже и не думал, что сможет подняться и в этот раз. Но он продолжал движение, уже ползя на четвереньках. Медленно, но полз.
Несмотря на то, что сейчас, ночью, солнце уже не палило, жажда не проходила. Она постоянно напоминала ему о себе и подстегивала. Силы уходили, а все тело изнывало от боли и жажды, требуя хоть глоток воды… И вот он словно увидел перед собой воду, живую и леденящее успокаивающую. Сначала ему просто мерещилось, что там, за сиянием, будет ожидать его вода, просто реки чистой и свежей воды, которая почему-то, по никому неизвестной причине, не доходит до того места на котором он сейчас находился. Но вскоре он уже не просто мечтал — он видел за этой сияющей окружностью воду, небольшим водопадом спадающую в небольшие рытвины в земли. И чем больше он смотрел, завороженный этим зрелищем, тем больше становился водопад — и вот он уже ниспадал с самих небес. С них прямо-таки стекала вода, лилась с неба и уходила в землю, нескончаемым потоком. Но внезапно вода принялась становиться багрянисто красной, как густое красное вино, нет, словно кровь, темной багрянистой массой
