Дом на горе

В забытый сад, в забытый сад, где тени прошлого сквозят,
цветы, усеявшие небо, с холодной ясностью глядят.

А наш прибалтийский вояж? Зима, море, сосны. Помнишь, как одним утром вместо колеблющейся воды перед нами открылось бескрайнее зеркало, по которому торопливо устремились черные фигурки людей? Куда они спешили? Некоторые почти затерялись на горизонте, но не могли остановиться. Все шли, шли по темно-зеленому, а местами бирюзовому зеркалу. Пошли и мы. Солнце размаслило лед. Прогулке, казалось, не будет конца. А потом мы поссорились. Ты убежала в сосны. Закат горел темным золотом.

Раскопан воздух сумрачной лопаткой,
пейзаж вечерний осенен догадкой,
и разбирает ночь по кирпичу
надежды обвалившуюся кладку.
Над морем чаек мелкий клик,
и в смуглом таинстве заката
лес сотворяет виновато
до горечи знакомый лик.
Мелькнет улыбка меж стволов, блеснет слеза на ветках ели, и взгляд дрожащий еле-еле на миг удержит свой улов.
Забьется сердце на блесне с крючком, в него вошедшим прочно, и то, что вечер напророчил, навек останется во мне.
Не покидай меня, постой, мне без тебя жить невозможно, в накале вечера тревожном сосуд любви звенит пустой.
Дай руку! Как она тонка, в ней тайные струятся токи. Дай руку. Где твоя рука? И лик твой скорбный, одинокий.
Но нет руки, и лик уже сокрылся. Закат слагает слюдяные крыльца, и, положив лопатку на песок, день до рассвета в дюнах затворился…

Мне кажется, в наших отношениях все время присутствует борьба. Что-то на что-то нашло. Что-то с чем-то схватилось. Все это не к добру. Вот-вот произойдет взрыв. Что тогда? Какой смысл у этой схватки? Неужели в любви не бывает гармонии? Впрочем, о какой гармонии речь. «И с улыбкой своей незабвенной ты сказала: «Я вас не люблю». Но почему тогда все же мы вместе? По крайней мере, временами. Я совсем сломал себе голову.

Еще несколько дней миновало. Какой ты вернешься? Всегда опасаюсь твоего возвращения. За эти дни я почти дописал брошюру. У нас тут все тихо. Николай уезжает и приезжает. Бывает и Лида с маленькими детьми. Наверное, я все-таки больше лирик, чем физик. Смотрю на звезду и вовсе не думаю, из чего она сотворена, к какому принадлежит классу. Звезды мне душу терзают. Помнишь у Пушкина: «Редеет облаков летучая гряда, звезда печальная, вечерняя звезда!» Между прочим, это стихотворение посвящено Марии Волконской.

Как мне хочется, чтобы ты была счастлива! У меня столько нежности к тебе. Один жест твоей руки, когда поправляешь волосы на затылке, вызывает во мне щемящее чувство. Особенно я люблю смотреть, как ты спишь. Всегда на боку, свернувшись калачиком. Сразу уходит дневная суровость. Ты предстаешь кротким, беззащитным существом. И однажды во сне ты прошептала тихо: «Алё, алё?» Но кто тебе звонил, любимая? С кем ты говорила во сне? Я так люблю телефон, когда в нем возникает твое вопрошающее, короткое и серебристое: «Алё?»

Вот тебе маленькая сказка. Сын звезды сошел на землю. Он никого здесь не знал. На земле сын звезды был совершенно одинок. Он шел по дороге. Его обгоняли машины. Внезапно одна остановилась. За рулем сидела женщина. Она открыла дверь и произнесла…»

На этом страница кончалась. Продолжения в розовом конверте не было.

— Пойдем искать! — сказал Роман. — Избушку на курьих ножках, то окошко, в котором льет божьи слезы моя героиня.

— Ты уверен, что мы найдем? — спросил я.

— По моим расчетам, это у пионерлагеря, — сказал Роман. — Но не сам лагерь. Тоже какая-нибудь дача.

Мы направились к пионерлагерю «Звездочка». Утро стояло чудесное. Прохладные тени густо рисовались на засыпанной хвоей тропе. Могучие корни взбугривали дорожку, придавая ей вид напрягшегося тела. Мускулистая почва пружинила шаг.

Как всегда Роман был безудержно разговорчив. Молчать он не умел, да это ему и не шло. Он сразу становился блеклым и вялым.

— Ты человек-маяк, — сказал я.

— В каком смысле?

— Двадцать четыре часа вещания без перерыва.

— Врешь! — воскликнул Роман. На лице его было написано восхищение собой. — Но, может, ты прав. Я рот закрывать не люблю. На уроке, когда говорит учитель, нет никаких сил сидеть. Как бы мне найти таимо профессию, чтобы все время говорить?

— Комментатор, — предложил я.

— Были бы такие комментаторы, чтобы комментировать все. Тут бы я проявился, Ты заметил, как много я знаю.

— Еще бы.

— Я читаю газеты, — сказал он покровительственно. — А кроме того, журналы и словари. Нет, все- таки и вундеркинд. Ты еще будешь гордиться, что подружился со мной.

— Ты помнишь Данилова? — спросил я.

— Какого Данилова?

— Юля рассказывала.

— А, который разбился… Нет, я маленький был. А тебе зачем?

— Просто так. Юля сказала, что доцент хуже.

— Вот в чем дело! Ревнуешь? Правильно делаешь. Этот скользкий тип давно подкатывает к Джульетте. Цветочки дарит.

— Ухаживает? — удивился я.

— Называй как хочешь, Я его терпеть не могу. Но он нужен папаше.

— А Юля? — спросил я.

— Что Юля? Тоже себе на уме. Любит обожание. На комплименты падкая. Да чтоб все были взрослее ее. Так что, скажу тебе по секрету, шансов у тебя мало.

— Да я и не собирался.

— Они думают, что мы маленькие. Они не учитывают, что мы подрастем. Мы взрослеем, а доценты лысеют.

— Видал, какая у него лысина? А у вайделота брюшко.

— Какого?

— Ну, Машкиного.

— А, этого… По-моему, нет у него никакого брюшка.

— Будет! — уверенно сказал Роман. — Пусть только попробует сунется к Машке, голову оторву.

Я засмеялся.