груди. «Ну, не делают так. И бедной девочке в лоб среди дня, среди людей… предлагать замужество… Ты дурак. Надо было с ней мягко. Порасспросить о школе, семье. Конфеты подарить. Нет, я на стройке стал груб, как сапог. Сам себя не узнаю. А ведь когда-то любил музыку, играл на мандолине, на гармошке… даже стихи сочинял… Вот что интересно для девочки. А ты сам все испортил. Или ей порассказали про Аню и Олю? А если не рассказали, то теперь точно расскажут. Если, к тому же, она возьмет да поведает подругам, зачем ее приглашал на разговор знаменитый Туровский. Ну и ладно! Катись моя жизнь к черту!..»
Напиться бы, да нельзя. В эту недобрую минуту к нему и подступили с блаженной улыбкой журналист Владик и комсорг Маланин.
— На собрание пойдем?
— Какое еще собрание?! — закричал Туровский. — Все заседаем, заседаем… когда работать?
— Так… к первому мая… тезисы ЦК изучать…
— Какие еще?.. — начал было Валерий и прикусил язык. — А. Конечно. — И презирая себя, стыдясь, поплелся за ними в кафе. Нет-нет, он просто посидит, выключив уши. Не пойти нельзя.
Он сел подальше от красного стола президиума и, наверное, впервые здесь закурил. На него удивленно покосились, но ничего не сказали. Он мучительно смотрел, как заходят под рифленый навес рабочие из бригады Хрустова, как идет степенно, похожий на Климова, но смешной из-за своей худобы и роста Никонов, как шмыгает носом и машет руками, словно отгоняя пчел, Леха-пропеллер, а вот и поэт Алексей Бойцов, мрачный, небритый, сел тоже в стороне ото всех. И у него неприятности? Может быть, заставляют чушь собачью сочинить?
А где их девушки? Ах, вон, там, в углу, возле титана с кружкой на цепи. Обе зачем-то нацепили черные солнцезащитные очки и выглядят, как мартышки.
Маланин глянул на палец, открыл собрание, заговорил о соревнующихся бригадах. Туровский смотрел тупо на его картофелеобразный нос, высокий узкий в висках лоб. И ненавидел его нос, ненавидел его лоб. Маланин никогда руками ничего не делал, со студенческой скамьи руководил, придумал себе этот прием — с пальцем. Со временем станет наверняка руководителем в партийных структурах.
Но есть же и вполне трудолюбивые люди. Вон сидит Толик Ворогов — худощавый, как осетрёнок, синеглазый, старый приятель Валерия, вместе когда-то шоферили… Это у него однажды на ЗИС-157 пробило конденсатор, и Толик бегал по тайге, ловил лягушек, совал в них провода, пытаясь использовать вместо конденсатора… слышал такой совет, да не понял, что его разыграли… Долго Толика звали ловцом лягух. Сейчас он заглядывает Туровскому в глаза, и Туровскому от этого еще горше. На недавнем собрании Толик не поддержал Климова, потому что почувствовал — Туровский против Климова. Наверное, потому, что от Валерия зависело, дадут ему, недавно женившемуся, гостинку или нет, а то ведь тяжело жить врозь с женой. Туровский кусал губы, сегодня он был бы счастлив, если бы Толик сказал что-нибудь поперек всех. Оглянулся — наконец, явились и лаборантки из стройлаборатории: Аня и Нина. Рыженькая Нина зыркнула глазами, засмеялась. Аня смотрит мимо, как-то искоса, как на египетских фресках…
Согласись, умные девочки. Им приносят в лабораторию серо-голубые керны, выбуренные из глубин плотины, девочки исследуют этот бетон — сдавливают, замораживают, размораживают, смотрят в микроскоп — не появились ли трещины. Однажды Аня попросила экзамен ей устроить — пили чай, и она подала Валерию тетрадочку с цифрами.
— Вот спроси!
— И спрошу. — И в шутку. — Чё такое — двести пятьдесят вэ восемь эмэрзэ сто?
— Выдерживает давление двести пятьдесят килограмм на квадратный сантиметр, восемь атмосфер, сто циклов замораживания и размораживания….
— А вот на сколько циклов замораживания и размораживания рассчитано твое сердце, Валера? — вдруг спросила Аня. «Какое она право имела так спрашивать? Я ей не давал повода думать, что влюблен. Да, симпатизировал и не более. Разве нельзя иногда с девушкй, с женщиной просто поговорить. Получается, нельзя. Все они воспринимают любое слово с одной мыслью — любит, не любит.
Марина не пришла на собрание, хотя наверняка комсомолка. Заболела? Спросить неудобно. Решат, что начальство гневается…»
Вокруг зашумели. Туровский поднял глаза. Вперед вытолкнули Черепкова, того самого Ваську- вампира, хлюста с узкими усиками. Маланин посмотрел на палец, привлекая внимание, и громко объявил:
— Товарищи, Черепков просит разрешения уехать на Север, он давно просится. Что скажете, товарищи комсомольцы?
— Там тоже строят ГЭС… — пояснил хмуро, отворачиваясь от всех, Черепков.
— Пускай катится! — первым отозвался Серега Никонов. — Колбасой. Ага.
— Гоните его! — поддержал Валеваха. — Позорит стройку.
Парни за столиками зашумели, застучали гнутыми алюминиевыми ложками и вилками. К Ваське- вампиру подошел Толик Ворогов, оглянулся на Туровского.
«Давай, давай, — с болью подумал Танаев. — Врежь ему».
— В прошлый раз… — негромко начал Толик, — это… неправильно я сказал. Климов не бил Ваську. — И голос его зазвенел. Угадал он мысли Валерия или сам решился? — Били мы! И за дело! Да, он шоферов выручал, но только за деньги или водку. В паспорт ему штамп залепить! Мол, это — вампир, и отпустить.
Черепков неслышно огрызался, пощипывая усики, он был невысокий, узкоплечий, вислоухий, в модной синей куртке с десятком «молний».
— Пусть Хрустов скажет! — попросил Володя Маланин.
Хрустов вскочил и уставив указательный палец на Черепкова, пробасил:
— Этого молодого человека надо оставить на ГЭС! Пока не исправится, не показывать людям, не выпускать на белый свет!
— А здесь тебе что — не белый свет? — передернуло от злобы Черепкова. — Тебе что тут — колония?! Ишь, климовские дружки!
— Верно! Держать его! — вскинулся Серега. — Мы ему тут покажем…
— Пусть боится!
— Ишь, в тундру захотел, — стал объяснять Борис. — Люто, люто. Там грязюка метровая… там он по десятке будет рвать…
— Воспитание — великое дело, — внушительно заключил Хрустов, погдядывая на Таню. — Молодежь учить надо. Чтобы росла достойная смена.
— Чья бы корова мычала… — обиделся Черепков, не ожидавший такого поворота. — Я… я Александру Михалычу буду жаловаться! Меня сам главный инженер отпустит! Он вам хвосты прижмет! Блатяги! Позвоните ему, позвоните!..
«Что такое? — насторожился Туровский. — Неужели?! Ну, конечно. Ну, Титов, ну, Титов! А я-то думал — откуда жучку столько известно?..»
И Туровский, решив прояснить вопрос до конца, бесстрашно перекрыл шум своим жестким голосом:
— Черепков! Это он посоветовал написать письмо?
— Какое письмо?.. — растерялся Васька-вампир. — Не знаю я ни про какие письма, а ежели вы письма чужие вскрываете, то очень это некрасиво и судом советским карается, а мы за правду стоим и за правду на все готовы… — Он уже не мог остановиться, видимо, понял, что все — против него, и Титов не поможет, Титов далеко. Брызгая слюной, он закричал в сторону Валерия. — А еще руководитель! Некрасиво! Разглашательство!.. — и вдруг обернулся, позвал. — Людка! Люда! Сюда!
К нему вышла подавальщица Люда в белом халатике, милая, курносенькая, губки бантиком.
— Говори! — набросился на нее Черепков. — Скажи им!
