От мужского лица (сборник)

— Всё, всё. Я понял. Но мы же под землёй!

— Да, но не очень глубоко, метров восемь всего. Это гарантия, что нас не вымоет отсюда сразу.

— Если я умру — прошу считать меня вымытым.

— Идиот.

— А если наоборот?

— Что наоборот?

— Не вымоет, а завалит, занесёт.

— Соображаешь. Всё, конечно, может быть, но маловероятно. Хотя отчасти это предусмотрено. Грунт над нами заминирован, и у капсулы есть толчковый механизм, он во взведённом состоянии, плюс эффект воздушного пузыря. И, в качестве последнего аккорда, под нами тоже заряд взрывчатки. Через буферную плиту, разумеется. Очень рискованно, но это на крайний случай, — он запнулся на мгновение. — Застревать здесь нам нельзя — это верная смерть. Наверх нам тоже как бы нельзя так быстро. Но там смерть всё же вероятная. Что скажешь?

— Ты хочешь, чтобы я тебя поддержал или посоветовал? Пять минут назад мне сказали, что я матрос, и тут же забросили в центр тайфуна, забыв объяснить даже, что такое море. Ты капитан, не спрашивай меня, что делать, — если не знаешь ты, знает только бог. Будем молиться или что-нибудь ещё?

— Да, будем молиться. И пытаться угадать или почувствовать. Пусть бог или Земля-матушка подсказывают нам путь к спасению. Мир родится вновь. С нами или без нас — это не важно…

Потоп

«Книга открыта на самой последней странице.

Сколько всё это продлится?

Целый день дождь…»[9]

Сколько мы уже находимся здесь? Час или день? Постоянный рёв земли, далёкие удары и скрежет, слившиеся в общий фон. И лишь разрывающая, а точнее — растягивающая тело и сознание вибрация, которую я назвал гулом, а Игорь — перенастройкой матрицы Земли, — заставляет время от времени делать специальную дыхательную гимнастику, которую он мне показал. Дети спят, как мёртвые. Если бы это были мои дети, я, наверное, уже всё испортил бы. Всё, что мог…

Мы ждём. Игорь объясняет механику действий на случай разных ситуаций и следит за сейсмографом и заносами на поверхности. Уже взорвали два заряда для расчистки. Здесь, внизу, этого даже не почувствовалось. Изредка пьём по чуть-чуть воду из походной фляги, чтобы хоть немного смочить уже давно сорванные глотки — разговаривать обычным образом среди этого кошмара просто невозможно. Мы ждём. Ждём неизвестно чего. Гул что-то делает с нами, и с каждым часом в этой гибкой субстанции растворяются мысли, память, страх перед возможной и даже, скорее, перед неизбежной гибелью. Вновь обретающая себя Земля как-то действует на нас. Мы чувствуем это внутри, не сопротивляясь и не анализируя. Мы хотим увидеть Солнце. Но приходит волна.

Сначала как тихий шелест, вкрадывающийся в громоподобный рокот геологических коллизий. Потом как ядовитое шипение миллионов змей в яме для казни. А потом на маленького мышонка в его норке наступил слон.

Как вагонетка американских горок проваливается на крутом спуске и душа подлетает к макушке, так и мы в своём убежище ощутили, как со вздохом километровых мехов провалилась земля и масса Мирового океана на мгновение повисла над нашими головами. «Остановите Землю, я сойду!» Накаркали… Вжавшиеся в металлический пол капсулы, мы — замершие, раздавленные, беспомощные зверьки. Лишь сузившиеся от ужаса глаза приклеились к шкале давления, где стрелка, описав полный круг, медленно откатывается назад. Слон уходит. Мы не видим его, но знаем, чувствуем макушками, кончиками пальцев, всем осатаневшим от ужаса существом. Дети спят.

— Уже сорок. Тридцать пять… Тридцать метров… Ну, давай же. Давай ещё! Двадцать пять… — стрелка качнулась. — Тридцать. Нет! Тридцать пять. Сорок… Да что там происходит?! — Игорь, схватившись руками за консоль, впился взглядом в шкалу.

В этот момент почему-то вспомнился один день, даже скорее миг, запечатлевшийся негативом на сетчатке моих глаз; ощущение, застрявшее в какой-то из клеточек тела:

«Солнце — как ярко-оранжевые брызги апельсина. И грозовая тьма, заполнившая полнеба. Шипение близких молний и рокот потоков воды, заливающих всё вокруг. И страх. Страх мелкой твари, застигнутой врасплох посреди поля плотоядным тиранозавром. Стихии не знают гнева, их ярость не направлена никуда. Молнии убивают людей, и оранжевое солнце свидетельствует

пусть будет пожар

мятущийся огненный вихрь

который спасёт нас от тьмы

но ведаем ли мы

что останется на пепелище

после этой войны

Чёрные шары, Чёрные шары».

Стихии не знают гнева.

О чём думает шестилетний мальчишка, едущий на самокате, когда приходит Конец Времён? Он думает о том, что если бы асфальт был более гладким, его самокат летел бы вперёд быстрее.

Когда Конец Времён пронизывает нимб Земли, о чём думает птица, клюющая свой корм? Она клюёт свой корм.

Как гибнет животное? Оно гибнет без страха, в чистоте отчаяния.

Как гибнет человек? Он гибнет в грязи паники, скрежеща зубами от бессилия и страдая.

Что бы ни происходило сейчас там, наверху, но я больше не хотел быть ни животным, ни человеком. Вселенная не умеет плакать.

— Пора! — Игорь замешкался на мгновение. Там, за его спиной, в сгустках теней от кресел и мерцании красных лампочек, было дорогое. «Как же славно жить вне времени!» — наверное, думал он в этот момент. Я почти уверен, что он думал именно так. — Пора.

Капсула представляла собой абсолютную сферу с небольшим балластом в нижней части. И, по расчётам, мы должны были пузырём выскочить на поверхность новоиспечённого Мирового океана и оставаться там, сколько потребуется, будучи минимально уязвимыми для стихий. Сейчас мы понимали только одно — выскочив из убежища слишком рано, мы станем заложниками центрифуги и случайных факторов.

— Давай в кресло. Здесь я и один управлюсь.

— Но…

— Рядом с управлением только одно место. Избавь меня от нужды соскребать тебя со стен, когда мы выберемся отсюда, ясно?

— Да.

— Так что быстро в кресло. Я проверю, как дети, и… ну, в общем, по плану.

А по плану шашки направленных взрывов пласт за пластом, метр за метром освобождают нам проход из подземелья. В красных полутенях я вижу руки Игоря, взлетающие над консолью. Всё это было бы поэзией, если бы не чудовищное потрясение, которое вызвали сработавший толчковый механизм, и вслед