От мужского лица (сборник)

за ним взрыв контрольной шашки под капсулой. Я барон Мюнхгаузен, взлетающий на ядре. Тут всё дело в ядре — куда ты летишь, уже не важно. Всё происходит очень быстро: сочащаяся сквозь обшивку и собирающаяся в лужи под ногами вода и судорожные вздохи Земли не оставляют выбора. Мы вырываемся. Или нам кажется, что мы вырываемся. Ощущение движения вверх, ускорения, толчков… Игорь бросает на меня редкие взгляды — в его глазах бешеный блеск, а за ним — пустота. Пустота во всём.

Мы как опорожнённые сосуды, пустые камеры хранения, мы пригодимся, только когда про нас вспомнят.

Возникает пауза, как будто там, куда мы попали, нас никто не ждёт и не сразу понимает, что с нами делать. Лишь мгновения. Где мы оказались? Мы чувствуем только, что вырвались. Но вот нас замечают. Вихрь, несущийся со скоростью разваливающегося боинга, и всепоглощающий рок. Что-то неистовое пытается ворваться к нам снаружи. Вдавленное в кресло тело больше не может вынести всего этого. И вот уже мы, как щепки сознания и плоти, безумными кульбитами несёмся сквозь мировое пространство. Скорость, свет, тьма, время — всё утрачивает свойство быть определённым, и сознание меркнет, оставляя безвольную плоть расхлёбывать все грехи человеческие… Не сойти с ума от страха. Как хорошо он придумал с этим снотворным для детей — они никогда не узнают, что нет предела ужасу и страданиям. Если бы я был в состоянии хоть шевельнуться, я бы покончил с собой. Не знаю как, но я бы остановил всё это…

Пробуждение

…и на звенящем берегу

стою прижав к груди

крупиц последних немоту

и самоцвет любви

— Дядя Андрей, вставайте! — восьмилетний Матвей тормошит меня, хватая за уши, за нос, волосы. — Вставайте, мы приехали. Вокруг всё новое, вставайте, смотрите скорей!

Ночь перед глазами начинает рассеиваться клоками. Чьё-то лицо, звуки. Я пытаюсь восстановить полосу событий. Надо зацепиться за что-нибудь. Ноль. Ничего. Какая-то агрессия. Мы что-то делали. Да, точно — мы спасались. От чего? Мы спасались от всего. Нам не было места. Не может быть! Как это — не было места? Какого места? Разве нужно искать место? Оно же всегда есть, по определению! Пространство ещё немного раздвигается. Матвей всё ещё тормошит меня. Его глаза блестят. Нет, они просто лучезарны. Или мне кажется это?…

— Дядя Андрей, всё новое, слышите? Всё новое!

Дядя Андрей — это я, что ли? Дикость какая!

— Как ты? — что-то странное с голосом. Кажется, что вовсе нет никакого звука.

— Мы забыли про вас, простите. Все наверху. Там всё новое. Везде всё новое, пойдёмте. Пойдёмте скорей!

— Что новое?

— Всё, всё…

Глаза видят плохо, но это не помеха. Странно, но это совсем не напрягает.

Я теку… Боже, я теку вокруг себя, я вижу своё лицо, полуприкрытые глаза. Стоп! Хотя почему?… Давай. Давай дальше.

Что-то призрачное вокруг. Странной формы предметы в полутенях. Знакомые очертания… Очень знакомые. Да, это Игорь. Вон он застыл в кресле у консоли. Такое впечатление, что его тело свело судорогой. Дальше в креслах дети в странных шлемах, все на своих местах… Но что-то происходит за пределами этой сцены…

— Матвей, ты звал меня? — Мы на круглой макушке капсулы.

— Привет.

— Игорь, я ничего не понимаю! Течение. Течение во всём…

— Мы встречаем Новый Мир.

— Мы что, умерли?

— Думаю, нет. Но обретать себя придётся вновь. Я не знаю как, но дети в восторге.

— А там, в креслах?…

— Нужно вернуться. Я не знал, как всё будет, но это… Там, внизу, часть нас. Мы не можем бросить… Отдайся — и теки с миром. Мы подождём тебя, нам следует вернуться. Учись управлять, нам всем необходимо учиться заново…

— Как мы общаемся сейчас?

— Мы такие, какими привыкли осознавать себя повседневно, и любые другие одновременно, если угодно. Мы здесь, и везде, и там, где ты захочешь. Но будь осторожен. Ты чувствуешь этот белый свет внутри себя?

— Да, и он кажется мне очень знакомым…

— Гул, помнишь? Непрерывный, растягивающий нас в тонкие нити гул.

— Да, кажется…

— Это был он. Это и сейчас он. Нам удавалось оставаться в живых столько, что реконструкция планетарной матрицы коснулась и нас, ведь мы неотъемлемая часть живой ткани и духа Земли. Потеряв сознание от безумных перегрузок и ужаса, мы потеряли его навсегда, я полагаю. Теперь наше сознание — этот свет. Мы все — одно, и всё вокруг нас — одно. Так было когда-то. И теперь снова так. Мы прямо в сердце жизни, ты чувствуешь?

— …

— Детям проще — они не так привязаны к памяти, они не знают потерь — ещё не научились переживать их. Видишь? Они как цветы — распускаются навстречу белому свету. Но пора возвращаться. Дети, будьте очень осторожны и внимательны. Возможно, нас потрепало сильнее, чем может казаться. Я осматривал наши тела — никаких повреждений вроде бы. Но учитывая, что мы подвергались колоссальным перегрузкам, возможны не очень приятные ощущения, и даже… Впрочем, выбора нет.

— Что мы должны делать?

— Ничего. Просто захотеть обрести себя заново в своём теле. Остальное потом. Мне кажется, вы и так знаете ответы на все вопросы. И будьте готовы — может быть больно…

Я с трудом продираю глаза. Сумеречный красноватый свет от светильников, вмонтированных в стены капсулы. Боже, что с нами случилось? Ощущение такое, что меня со всего размаха швырнули об стену — и я так и остался на ней, вмятый силой удара. Тело отказывается повиноваться. Я пытаюсь шевелиться, но это только вызывает тупую боль. Вспоминаю, что притянут ремнями к креслу, но не знаю, как освободиться от них. Я слышу или скорее чувствую движение с другой стороны.

— Эй! — Собственный голос напоминает шипение газировки, вырывающейся из-под пробки. — Э-эй, кто-нибудь!

— Не скрипи, сейчас освобожу тебя, — Игорь говорит хрипло, срываясь на шёпот.

Ремни расстёгиваются, тело сразу обмякает, что причиняет неимоверную боль. Я вскрикиваю.

— Папа, папа, Матвей… его нет! — это Ксения. Игорь исчезает из поля зрения. Я с трудом поворачиваю голову и слегка приподнимаюсь на локтях. Я вижу его склонённым над креслом сына и судорожно тормошащим его тело. Вдруг Игорь распрямляется и замирает на мгновение, и уже через несколько секунд раздаётся слабый стон со стороны кресла Матвея.

— Папа…

— Не увлекайся, малыш.