несколько дней. Или недель?… Не помню. И даже перестала приговаривать про себя это вечное «пока у тебя ещё есть время…», как она обычно делала, расчёсывая меня по утрам. И однажды вечером, когда мы уже легли в кровать, она вдруг сказала: «Я знаю одну очень интересную историю. Мне её рассказывала в детстве моя мама — твоя бабушка. Если хочешь, я расскажу её тебе. Но она длинная, хоть и очень интересная». «А что это за история, мам?» — спросила я её тогда. «Это сказка». Я не любила дурацкие сказки, но она сказала, что это не обычная «развивающая сказка для деток-даунов». Так и сказала, представляешь?! А что это НАСТОЯЩАЯ сказка. И так она это произнесла, что в моём воображении тут же закопошилось что-то неясное, напоминающее то смешанное чувство, какое знакомо только детям, — испуг и любопытство одновременно. «И о чём эта сказка?» — спросила тогда я, не будучи ещё уверенной, что хочу услышать ответ. Мама пристально посмотрела на меня и говорит: «Нет. Не сегодня. Это очень длинная история, а ты устала, моя маленькая. В другой раз». На следующий день я с нетерпением ждала вечера и даже попросила её лечь спать пораньше в надежде, что сегодня мама расскажет свою сказку. Но всё повторилось. «В другой раз, малышка, сегодня мама очень устала». Мама всё сделала правильно, потому что она была не только гордой, но и умной женщиной, — и таким нехитрым способом она довела моё возбуждение до предела. И в тот вечер, когда моё любопытство уже должно было лопнуть от иглы обманутого ожидания, она наконец сказала: «Прости, я долго думала, стоит ли мне рассказывать ту историю, которую я тебе обещала. Дело в том, что бабушка поведала её мне, взяв слово никогда и никому не пересказывать. Но я всё же думаю, будь бабушка сейчас с нами — она бы разрешила поделиться с тобой нашим секретом. Я практически в этом уверена». Это был последний выстрел. Ещё больше меня могло заинтриговать разве что, если человечки из моих рисунков вдруг ожили бы и стали летать по комнате. А дальше мама поступила ещё более правильно. Она договорилась со мной о том, что будет рассказывать мне сказку небольшими частями, чтобы не утомлять ни себя, ни меня, ведь история была длинной. Какая же она всё-таки была у меня умница! Тем самым она превратила мою жизнь в сладкую череду предвкушений, оставляя при этом целый день на обдумывание и переживание уже услышанного. И в тот же вечер мама попросила пообещать, что я никогда и никому не буду рассказывать того, что услышу. Мы крепко обнялись и поцеловались, скрепив наш тайный договор, и она начала… Ты не устал? Тебе интересно послушать сказку? — спросила Маша и засмеялась.
— Боюсь, что я, как и ты тогда. Моё любопытство вот-вот лопнет.
— Ну, учитывая, что, лопнувший, ты уже ни на что не будешь годен, придётся мне продолжить…
— А как же тайный договор?
— Знаешь, — немного подумав, ответила она, — иная клятва даётся лишь для того, чтобы тот, кто клянётся, сам определил смысл чего-то важного внутри себя. Отвечу тебе мамиными словами. Будь она здесь с нами, она бы не возражала. Я практически в этом уверена.
— Но ты нарушишь преемственность поколений. История выйдет из семьи и может начать самостоятельную жизнь.
— Что-то мне подсказывает, что этого не произойдёт.
— Что ты имеешь в виду?
— А не найдётся ли у тебя чего-нибудь… — вдруг приподнявшись в кресле и подсунув лодыжку под колено другой ноги, сказала Маша — …чего-нибудь, кроме сигарет?
— Кроме сигарет? — не понял я.
— Ну, не разочаровывай меня! Чтобы у такого ренегата-тугодума как ты не нашлось, чем бы угостить женщину?
— А-а… — насчёт тугодума, получалось, она была права.
Дело в том, что употребление естественных стимуляторов — в частности, алкоголя — допускалось только в публичных местах. Розничная торговля спиртным «навынос» была сначала ограничена, а потом и вовсе прикрыта ещё лет триста назад. Они тогда чего только не напридумывали под девизом «Открытость во всём!». Анонимность как факт была исключена из жизни. Впрочем, как я теперь догадываюсь, задачи у них были совсем другие. Посему как «факт» она, может быть, и ушла, но неприятные ощущения почему-то всё равно остались.
Суррогатные напитки, конечно, можно было найти всё на том же чёрном рынке. Но, во-первых, как и за всё, приобретённое там, приходилось расплачиваться услугами разного рода, обычно связанными с информацией, — последние наличные деньги-то помахали миру ручкой пять столетий тому как — это любой знает из курса всё той же их Естественной Истории. А во-вторых, «менялы» особо не утруждали себя борьбой за качество. Их, конечно, можно было понять, но всё же. Так что одно дело время от времени приобрести «паука» или ещё какой-нибудь полезный прибор, а другое — регулярно отовариваться. Эдак вся жизнь будет отработкой еженедельных, а у кого — и ежедневных доз.
Но мне в этом смысле повезло. Мой «меняла» — высокий угрюмый старик — сам был любителем «закрытого» употребления. «Не понимают они ничего в людских делах. В ихних бедламах рафинированно накачиваться, чтобы потом какое-нибудь пугало автоматическое тебя будило, — это одно. А у себя в номере, в тишине, «кондовенького» за «Всё про всё!» и за «Шут их подери!» — совсем другое дело», — частенько говаривал он, когда мы с ним под шумок принимали по глотку неплохо очищенной жидкости. «И что может быть лучше приятной беседы на закуску?!» Я по мере надобности с осторожностью делился с ним своими мыслями, старательно избегая слова «информация», от которого его начинало трясти. Странный был вообще старик. Больше всего интересовался, что новенького мне удавалось выкопать в файловой библиотеке о древней жизни, ибо я как аналитик статистического отдела всё же имел некоторые преимущества в доступе к подобного рода данным. Так что каждый раз, когда я слышал от него скрипучее «Чё новенькаго-то?», то уже не сомневался, о чём идёт речь.
В общем, наши «деловые» отношения можно было даже назвать приятными. Хотя, сойдясь с ним в хитросплетениях взаимных услуг чёрного рынка, я и не предполагал тогда, что всё это была хорошо продуманная система. И название у неё было, как и для всего у них, — СПК — Система Провокационного Контроля.
Только узнал я об этом позднее, обнаружив однажды в Транспочтовой камере своего номера ящик спиртного отличного качества и несколько листков бумаги, на которых корявым почерком кратко были изложены цели и стратегия СПК. То, что письмо было без обращения и без подписи, — это понятно, — всегда можно сослаться на ошибку Центрального Коммутатора. Но как старик смог отправить мне всё это по официальным каналам, я даже предположить не мог. До сих пор не понимаю. А сам старик исчез. От того запаса, что он прислал мне тогда, ещё оставалось пять литровых бутылей, так что я пока не озабочивался его пополнением. Вот что меня действительно расстроило, и расстраивает по сей день, так это то, что я даже имени его не знал. Старик и Старик. Впрочем, более тягостных ощущений в связи с его исчезновением у меня почему-то не возникало. Вместо этого на ум всё время приходила одна и та же фраза: «Меняю славу на вечность», которую он произносил к месту и не к месту. «Я же «меняла», — объяснил он мне как-то в начале нашего знакомства, — люди сразу должны это понимать».
— Давай выпьем сначала за Старика, — доставая литровую пластиковую ёмкость и наливая по глотку в стаканчики, сказал я. — Потому что если бы не он, то… — я задумался на мгновение. — То выпить нам сейчас точно было бы нечего.
— А кто этот старик?
— Старик?… Старик — это грустный образ, растаявший среди прочих. Зато от него осталось наследство в виде нескольких бутылок отличного средства для «закрытого» употребления.
— Ну что ж… за печальный, но весьма практичный образ.
— Да уж… — и вспомнив, добавил тихо: — Славу на вечность… — Мы выпили.
— Что ты сказал? — спросила Маша, возвращая мне стаканчик.
— Я спросил, что ты там говорила о семье?
— О семье? Разве? — В её тоне замелькала так хорошо знакомая мне ирония. — Может, ты мне расскажешь?
— О «контрактниках»?
Дело в том, что «контрактниками» называли официально зарегистрированные супружеские пары. Происхождение термина очевидно из его собственного значения.
Периоды так называемых «матриархатов» и «патриархатов», циклично сменявших друг друга, канули в прошлое. Ещё остававшиеся на памяти человечества последствия демографического взрыва напрочь
