— Да, но в том случае, если ожидание оправданно. Прости, это неверное слово. Я хотел сказать, если есть надежда…
— Зачем нам надежда? У нас уже есть то, что для многих на этой планете так и останется тайной.
— Да, я знаю. Но оно как бы само по себе у каждого. Всё должно быть вместе, едино.
— Безоблачное «забудь»…
И пасмурное «прости»…
Каплями дождь, как ртуть,
На нитях пустых паутин.
Путаясь в слабости дня
И злясь над гримасой ночи,
Ты вновь убежишь от меня
В безумье простых величин.
— Что это?
— Это стихи.
— Стихи? Чьи?
— Не помню имени… Кто-то из древних, кажется.
— «В безумье простых величин»… Ты считаешь, я безумна?
— Нет. Ты взвинчена, опасна и неподражаема. Я бы научился ходить на ушах, если бы знал, что это поможет разрушить Стену!
— Я хочу быть с тобой, — сказав это, Маша ощутила некое подобие покоя — тишину.
— Я тоже. Но что мы можем сделать — Стена непреодолима!
И как затишье перед бурей сменяется взрывом стихий, так тишина вдруг обрушилась лавиной льда и снега на её маленькое хрупкое сердце.
— Но ведь так нельзя. Невозможно! — она сорвалась на крик.
— Да, чёрт побери, невозможно! Но это так! Не я придумал этот мир. Я, так же, как и ты, как и любой другой человек, понятия не имею, почему всё устроено так, а не иначе…
Маша чувствовала, как что-то обрывается у неё в груди под тяжестью неизбежного холода. Ярость и обречённость стегнули стальным кнутом по сердцу и лёгким. Она отвела трубку от уха. И пристально посмотрела на неё, как в жерло потухшего вулкана…
Из динамика слабо доносился его голос. Она отвела трубку ещё дальше — голос стал слабее. Ещё и ещё… А потом взгляд её упал на провод, выходивший из телефонного аппарата. Тот лежал на полу, ядовито свернувшись кольцом. «…и змея проглотит свой хвост; и будет вечною Стена…»
Маша наклонилась, свободной рукой сгребла провод и с силой дёрнула его на себя.
Как я тебе уже говорила, в Городе, где жила Маша, Ветер всегда дул с севера на юг. И его дуновение приносило с собой что-то зловещее и холодное, но в то же время дающее уверенность.
А в другом, где Ветер дул с юга на север, в воздухе всегда ощущался обманчивый вкус надежды и связанной с ней нерешительности…
Положив трубку на рычаг обескровленного аппарата, Маша ощутила безграничную пустоту. Пустоту, которая образуется только после того, как заполнявшее всю душу отчаяние вдруг лопается, как мыльный пузырь.
Мысль о том, что единственное, ради чего она теперь могла жить, никогда не случится с нею, была невыносима…
«Улица, где я живу, в солнечные дни похожа на миниатюру, выполненную кистью старого художника… А в густые безлунные ночи она похожа на замковую анфиладу, в пугающих тенях которой прячутся волшебные существа. Ты идёшь вдоль домов, и кажется, что они смотрят вслед и переговариваются друг с другом на каком-то космическом языке, я слышу их даже сквозь Ветер…»
В голове проносились его слова, пока она, сама не замечая, что делает, выходила из дома на улицу.
Сразу ощутив привычную упругую силу Ветра, тело автоматически среагировало и слегка наклонилось ему навстречу.
«На моей улице есть маленькая лавка удивительных и самых ненужных на свете вещей. Иногда я провожу там час или два, просто разглядывая всякую всячину и представляя, какой затейливый путь мог проделать любой из выставленных там предметов, прежде чем попал сюда…»
«Сувенирная лавка! — вспомнилось Маше. — У нас тоже есть такая». На мгновение она увидела себя стоящей перед ней и появляющуюся из-за угла фигуру незнакомого мужчины… «Пусть… пусть там не будет удивительных и самых ненужных на свете вещей…»
«Первый переулок направо. Потом — во внутренний двор большого дома на параллельной улице. Быстрый переход наискосок через сквер, подземный переход, ещё один переулок — и выскочишь, немного не доходя до лавки, с наветренной стороны. Последние метры Ветер сам поможет преодолеть с лёгкостью, с какой только и можно представить себе движение по воле Ветра. Ах, если бы всё в мире делалось с такой же лёгкостью!»
Чтобы дойти до лавки без помех, минуя преграды, чинимые Ветром, нужно было начать двигаться в противоположную от неё сторону.
«Я не могу идти… но хочу быть там и смотреть на витрины, и представлять, что ты тоже смотришь на них сейчас… иначе я сойду с ума… но если я пойду как обычно, то никогда не увижу тебя там, потому что это невозможно… если же я просто пойду туда прямо, против Ветра, то никогда не приду туда, потому что это… тоже невозможно… но я должна сделать хоть что-то!»
Пустота хороша уже тем, что её можно заполнить по своему усмотрению. Или… Некто заполнит её по-своему.
Кто-то потом назовёт это «последним актом отчаяния», кто-то «мужеством», кто-то «негасимым стремлением»… К Шуту их всех! Все они заблуждаются. Есть намерения, отсутствие объяснений которым и есть единственный способ их реализации.
Маше казалось, что Ветер — это не ветер, а неукротимое дыхание вечной Стены. Она на миг ощутила безумную слабость перед лицом этой неумолимой силы. Отчаяние, выросшее в ней до пределов человеческих возможностей, перерастало само себя. И вдруг… то ли любимый голос, как ей показалось, зовущий за собой, или тот самый некто — но вместо того чтобы разлететься на миллионы маленьких капель под тяжестью Ветра, сердце девушки вдруг замерло на миг и, перестав сопротивляться, пропустило его сквозь себя…
По привычке чуть наклонившись вперёд, Маша шла вниз по улице в сторону лавки сувениров. Туда, откуда секунду назад дул Ветер. Не встретив сопротивления, он проник в неё и, не задержавшись, улетел дальше, как не был.
Булочная справа… Так вот откуда до её окон по утрам доносился запах свежеиспечённого хлеба! Булочник каждое утро заносил ей пряный вкусный батон, в мякоть которого проваливались пальцы, и сложным маршрутом возвращался к себе в пекарню. Он любил Машу. Она это знала. Но в булочной никогда не была: чтобы попасть туда, ей пришлось бы обойти половину Города — так неудобно она располагалась по отношению к Ветру.
«А я так скучаю по запаху свежего хлеба по утрам. Бабушка, пока ещё была жива, часто готовила его сама. Но она давно умерла. А булочная хоть и недалеко от меня — запаха я не чувствую — его
