выбежал перепуганный конюх.
– Какая кобыла родила? – спросил у него начальник охраны.
– Да не родила еще… – пробормотал конюх, когда переводчик повторил вопрос по- болгарски. – Начала только.
Все вошли в конюшню и остановились перед денником, в котором стояла серая в яблоках молодая кобыла.
– Вот, господин солдат, – указал на нее конюх.
– Когда она родит? – спросил начальник охраны.
– Да кто ж ее знает? – испуганно ответил конюх. – Может, скоро. А может, и не скоро.
– Мы будем ждать.
Вот уже час, как Гитлер мерил шагами двор. Погода за это время переменилась – стали слышны раскаты далекого грома.
– Мой фюрер, не стоит обращать внимание на ее болтовню, – уговаривал Генрих. – Не каждая сельская баба, которая считает себя прорицательницей…
– Здесь горы! – вдруг с бешеной яростью воскликнул Гитлер. В горах, на которые он указывал, начиналась гроза: они были затянуты тучами, и молнии то и дело разрывали их зловещими проблесками. – Горы! – повторил он, падая на скамью. – Ты понимаешь, что может происходить в такой местности?
– Понимаю, – кивнул Генрих. – Но может и ничего особенного не происходить. Штурмбаннфюрер Ран не нашел в Пиренеях ничего, – добавил он, понизив голос. – Хотя прошел весь путь катаров, и…
– Неважно, – оборвал его Гитлер. – Если Пиренеи оказались пусты, это не значит, что пусты и Балканы.
– Не думаю, мой фюрер, – поморщился Генрих, – что эта – предположим! – прорицательница может указать, где находится чаша Грааля. Что она вам все-таки сказала? – спросил он.
– В данном случае дело не в Граале, – ответил Гитлер. – Она сказала мне крайне неприятные вещи, Генрих. Но вид у нее при этом был уверенный… – Он вскочил со скамьи. – Нет, я не могу так ждать! Я сам поеду в эту проклятую конюшню!
Когда машина, в которую он сел вместе с Генрихом, выезжала со двора, Ванга стояла у окна, и казалось, что она всматривается в темное, прорезанное молниями грозовое небо.
– Он точно такой, как сказала эта баба… – пробормотал начальник охраны. – Черт!
Рядом с кобылой стоял на дрожащих ножках новорожденный жеребенок. Черный с белой звездой во лбу.
– Это плохо? – поинтересовался один из охранников.
– Не знаю! – рявкнул начальник.
И тут дверь конюшни распахнулась. Гитлер стоял на пороге. Невозможно было не заметить, куда направлен его взгляд – на мокрого жеребенка. В конюшне воцарилась мертвая тишина, даже лошади перестали фыркать в своих денниках. Молчание было таким долгим и тягостным, что казалось звенящим. Наконец, так и не произнеся ни слова, Гитлер резко развернулся и вышел.
Генрих задержался только на мгновение.
– Что здесь произошло? – спросил он.
– Рейхсфюрер, только что родился жеребенок. Точно такой, как сказала та баба, – быстро доложил ему начальник охраны.
– Его не подбросили?
– Он родился у меня на глазах.
По лицу Генриха мелькнуло что-то похожее на злое недоумение. Он поспешно вышел вслед за Гитлером.
Когда машина Гитлера вновь подъехала ко двору, гроза уже бушевала в горах. Вершины их были скрыты тучами, в которых сверкали молнии, гром грохотал так, как будто бы в небе гремели взрывы… А дождя все не было, и это почему-то казалось невыносимым – словно бы никак не могла разрешиться какая-то тягость.
Любка тихо плакала в углу оцепленного солдатами двора. Ванги во дворе не было.
Гитлер вышел из машины и широкими шагами пошел к дому. На пороге он оглянулся и сказал:
– Все останьтесь здесь. Со мной – только переводчик.
При этих словах переводчик стал бледнее беленой стены дома. Может быть, он надеялся, что его услуги больше не понадобятся… Но конечно, не посмел ослушаться – отправился в дом вслед за фюрером.
Когда они вошли, Ванга стояла у окна. Молнии сверкали словно бы у нее над головой, и от этого во всем ее облике было что-то фантасмагорическое.
– Откуда ты знала, что жеребенок будет именно такой? – спросил Гитлер.
– Как я тебе объясню, если самой себе объяснить не могу? – пожала плечами Ванга. – Знала, и все.
– А что сейчас тебя расстреляют, тоже знаешь?
– Этого не знаю.
– Жаль! А то успела бы помолиться перед смертью. Или что ты делаешь вместо молитвы?
– Ты напрасно суетишься, – помолчав, сказала Ванга.
Она остановила на Гитлере то, что заменяло ей взгляд. Невозможно было объяснить, что это… Но перед устремленными на него слепыми глазами весь он вдруг как-то сник.
– А если я не пойду войной на Россию? – глухо спросил он. – Что будет тогда?
– Я сказала тебе, что ты проиграешь войну с Россией. Но войну, которую не начал, проиграть нельзя.
– Это софистика! – воскликнул Гитлер.
– Что? – удивленно переспросила Ванга.
– Неважно, – поморщился он. – Хорошо! Поставлю вопрос иначе. Если я не начну войну с Россией, то что будет со мной?
– Ты все равно погибнешь. – Ванга произнесла это так спокойно, как будто речь шла о всем давно известной вещи. – Слишком много на тебе грехов, – тем же спокойным тоном объяснила она. – И вечной жизни у тебя не будет, зря ее для тебя ищут.
– Вечная жизнь возможна! – теперь Гитлер не просто закричал, а завопил как раненый заяц. – Но не для таких, как ты! Не для миллионов человеческих песчинок! Никчемных! Ни на что не годных, кроме как есть и совокупляться! Вечная жизнь – для избранных! И она будет у меня!
Последние его слова заглушил такой удар грома, от которого содрогнулась земля и, казалось, едва устояли стены дома. Окно у Ванги за спиной вспыхнуло сплошным белым сиянием – молнии перечеркнули его.
– Я начну войну с Россией! – исступленно закричал Гитлер. – И выиграю ее! Моя судьба – это мой выбор!
– Твой выбор позади, – помолчав, с прежним спокойствием сказала Ванга. – У тебя его больше нет.
Дверь за вылетевшим из комнаты Гитлером захлопнулась со звуком пушечного выстрела. Переводчик открыл ее снова и выскользнул наружу уже бесшумно. Ванга осталась в комнате одна. Если не считать грозы, сотрясающей стены.
Когда Гитлер выскочил из дома во двор, дождя по-прежнему не было.
– Мы уезжаем, – едва сдерживая клокотание в горле, скомандовал он.
