В конце концов Жан отважился постучать в несколько дверей, но ему никто не открыл, к тому же сколько он ни прислушивался, из комнат не доносилось ни звука. Где же теперь Вачиви — размышлял Жан, и в конце концов он позвонил в звонок, вызывая слугу.
На его зов явился старый негр по имени Тобиас. Он много лет был личным лакеем Армана, а когда Жан гостил в доме дяди, прислуживал и ему. Тобиас узнал молодого человека и с улыбкой его приветствовал.
— Ты случайно не знаешь, в какой комнате молодая леди, которая приехала со мной? — спросил его Жан. — Я не могу ее найти, а мне нужно непременно ее увидеть до того, как мы сойдем к ужину.
— Знаю, мсье… — Тобиас почтительно поклонился. На плантациях де Маржераков с рабами обращались значительно лучше, чем в других местах. Арман даже приглашал врача, чтобы лечить заболевших, а продавая или покупая рабов, никогда не разлучал семьи, и за это слуги платили господам преданностью и почтением. За последний десяток лет с плантаций Армана не убежал ни один раб, и это тоже было показательно. Но Жан решительно не одобрял сложившуюся в Луизиане систему рабского труда. Во Франции о подобном и помыслить было невозможно.
— Где же она, Тобиас? — спросил Жан.
— В хижине рядом с моей, — тихо ответил старый слуга, опустив глаза. Он не знал за собой никакой вины, но почувствовал, что такой ответ очень не понравится молодому человеку.
— Где?! — переспросил Жан. Он решил, что ослышался: в хижинах на заднем дворе жили только рабы.
— Ваша тетя решила, что так будет лучше, — еще тише проговорил Тобиас. Он сам помог Вачиви расположиться в одной из пустующих хижин. Девушка выглядела такой растерянной и напуганной, что старому негру стало ее жалко, и он велел своей жене побыть с ней и помочь всем, чем будет необходимо.
— Отведи меня к ней, — сказал Жан и последовал за Тобиасом.
Спустившись по лестнице, они вышли через боковую дверь и оказались на заднем дворе. Обширный двор был разгорожен на две части высоким забором, в котором была калитка. Слуга открыл ее своим ключом, что тоже было знаком его положения среди остальных рабов — полевым работникам, к которым Анжелика приравняла и Вачиви, доступ на «чистый» двор был запрещен. От калитки Тобиас повел Жана по петляющим между огородами тропинкам к домам — их было несколько, и в каждом жили по две дюжины рабов. Рядом стояли домики поменьше, в них жили наиболее доверенные домашние слуги — каждый со своей семьей. Возле одного из них Тобиас остановился и жестом пригласил Жана войти. В доме были небольшая прихожая и несколько маленьких комнат, в каждой из которых находились люди. В задней комнатушке Жан и увидел Вачиви, она сидела на их дорожном сундуке с выражением отчаяния на лице. Кроме нее в комнате было еще четыре женщины.
— Идем со мной, — сказал Жан. Он не стал ей ничего объяснять, но его глаза пылали гневом, и Вачиви подумала, что он сердится на нее. Она многого не понимала и была уверена, что в чем-то провинилась — иначе зачем бы ее заперли в этом доме с чужими людьми?! Жана не было рядом, и она не знала, почему он не приходит.
Но Жан сердился вовсе не на нее. Он-то думал, что все это время Вачиви отдыхала в одной из гостевых комнат, ему и в голову не могло прийти, что тетушка распорядилась устроить ее вместе с рабами. Теперь Жан винил себя в том, что не настоял, чтобы Вачиви поселили вместе с ним.
Приказав Тобиасу перенести вещи в дом, Жан отвел Вачиви в свою комнату, усадил на кровать, развязал ленты ее шляпки и пригладил волосы. Он пытался объяснить ей, как он сожалеет о том, что случилось. Вачиви трудно было понять все тонкости его объяснений, но главную мысль она уловила и уже спустя несколько минут снова улыбалась.
Когда двое слуг внесли в комнату их багаж, Жан достал из сундука одно из нарядных платьев. Он сам затянул на Вачиви корсет, помог надеть белье, а потом долго расчесывал ее густые черные волосы. Платье и перчатки Вачиви надела без его помощи и, вооружившись веером, подошла к большому, в человеческий рост, зеркалу. Выглядела она потрясающе. Вачиви и сама поняла это и, повернувшись к Жану, благодарно улыбнулась, а он не мог отвести от нее глаз. Элегантная и одновременно такая юная, она была прекраснее всех женщин, каких ему только приходилось встречать.
Но пора было спускаться к ужину, и Жан надел бриджи и камзол, несколько раз провел гребнем по волосам (бороду он сбрил еще в Сент-Луисе). Его сапоги были уже вычищены, и, взяв Вачиви под руку, он повел ее по широкой мраморной лестнице вниз.
Анжелика и Арман уже ждали его в просторной, ярко освещенной гостиной. К ужину они ждали еще нескольких гостей, но те еще не приехали. Еще до того, как родственники Жана узнали, с кем он путешествует, они собирались по-родственному посидеть с ним и его спутницей за бокалом вина, но теперь, разумеется, об этом не могло быть и речи. Индианка за общим столом? Это было немыслимо! И Анжелика, и ее муж, которому она все рассказала, были единодушны: цветным место на заднем дворе. Арман, кстати, испытал огромное облегчение, когда узнал, как ловко его жена убрала туземку с глаз долой. И он, и Анжелика считали, что их племянник, по-видимому, повредился в уме после того, как прожил несколько лет среди дикарей, — в противном случае он бы никогда не позволил себе подобного нарушения приличий.
Вот почему, когда Жан, держа Вачиви под руку, вошел в гостиную, на лицах обоих де Маржераков появилось одно и то же выражение ужаса. Анжелика и вовсе опустилась на стул с таким видом, словно готова была вот-вот лишиться чувств.
— О чем ты только думаешь? — спросила она Жана, пока ее супруг в немом изумлении рассматривал Вачиви. Арман не мог не признать, что она по-настоящему красива, и теперь ему стало понятно, почему племянник не хочет с ней расставаться. Тем не менее он все же подумал, что привозить индианку сюда и тем более приводить с собой в гостиную Жану бы не следовало. То, что он осмелился на подобную вольность, не укладывалось у него в голове.
— О чем я думаю, тетя? — переспросил Жан, и его глаза опасно сверкнули. Ни Вачиви, ни де Маржераки еще никогда не видели его таким. Они и не подозревали, каким может быть племянник, если его что-то по-настоящему заденет. Вывести Жана из себя было довольно трудно, но сейчас он защищал не себя, а свою любимую женщину. — Я думаю, что вы были непозволительно грубы с вашей — и моей — гостьей. Полчаса назад я нашел ее в доме, где живут рабы — полевые работники. Мне хочется верить, что это простое недоразумение, — добавил он холодно. — Как бы там ни было, я распорядился, чтобы Вачиви переселили в мою комнату. Надеюсь, вы понимаете почему?
— Нет, не понимаю! — воскликнула Анжелика, вскакивая на ноги с такой прытью, словно вовсе не она несколько мгновений назад была на грани обморока. — И я не потерплю, чтобы какая-то дикарка сидела за моим столом! Как ты смел вообще привезти ее сюда? Там, в прериях, ты можешь поступать, как тебе заблагорассудится, но сейчас ты не в прериях. Ты — в моем доме, поэтому изволь соблюдать приличия. Вы не состоите в законном браке… — одного предположения, что такое возможно, было достаточно, чтобы заставить Анжелику содрогнуться, — к тому же эта женщина — цветная, и ее место с рабами. Сейчас я позову Тобиаса, и он проводит ее в дом.
Анжелика определенно хотела, чтобы Вачиви исчезла, пока не приехали гости. Арман молчал, но был полностью согласен с супругой, однако Жан не собирался отступать.
— Вачиви не цветная. Она индианка из племени сиу и дочь великого вождя.
— Еще лучше! Значит, она из тех краснокожих дикарей, которые бегают голыми и убивают белых людей? Ты не спрашивал, сколько белых она прикончила, прежде чем ты ее подобрал? Нет, Жан, по-моему, ты просто болен…
— Как это отвратительно — то, что вы говорите, тетя. К сожалению, после всего, что случилось, я не смогу воспользоваться вашим гостеприимством. Мы немедленно возвращаемся в Новый Орлеан. Распорядитесь приготовить экипаж, — твердо сказал Жан.
— Прекрасная мысль! — воскликнула Анжелика, окончательно выйдя из себя. — Не знаю только, удастся ли тебе снять комнаты, потому что ни в один приличный пансион индианку не пустят. Это все равно что притащить с собой в город рабыню с плантации.
— Вачиви — свободная женщина, и я ее люблю, — отрезал Жан.
— Ты сошел с ума, — констатировала Анжелика де Маржерак. — Слава богу, что твои родители умерли
