одно утро августа. Анна с легким удивлением наблюдала небольшую процессию с ней во главе, ступающую в ее сторону в направлении от усадебного дома. Девки, несущие большой зонт от солнца над барыней или сумочку с солями, платком и прочими вещицами, что могут той понадобиться на прогулке. Лакей, тащивший позади всех тяжелое курульское кресло, которое по знаку Алевтины Афанасьевны поставили на траве в тени раскидистой зелени сирени. И сама мать Андрея — в легком капоте поверх летнего платья и чепце с широкими полосами оборок, скрывающими ее лицо от прямых лучей солнца.
— Вы звали меня, madam belle-mere? — опустилась перед ней, сидящей важно в раскладном кресле, Анна, которую привела сюда одна из девок Алевтины Афанасьевны. Та важно кивнула, а после махнула рукой дворовым, прогоняя прочь от себя, чтобы не услышали ни слова из разговора, который предстоял ныне ей и невестке.
Анна не могла не отметить каждую деталь из этой мизансцены, тщательно продуманной Алевтиной Афанасьевной — снова та сидит, гордо подняв голову, а Анна же вынуждена стоять напротив, словно провинившаяся в чем-то девка перед барыней.
— Вы, верно, ведаете, что нынче грядут перемены для кое-кого в усадьбе, — начала издалека мать Андрея, и Анна сразу же поняла, зачем та нашла ее для беседы. — Ваш мальчик. Я думала, что Андрей не дойдет до этой глупости, но ныне! И эти работы в комнатах мезонина… Неслыханное дело взять в дом этого мальчика! О чем вы только думали, когда просили о том моего сына? Я знала, что этим и закончится дело!
— Решение о том, что Александр Петрович и мадам Элиза будут жить в комнатах мезонина после летней поры, принадлежит не мне, — ответила Анна, ни в одном слове не обманывая свою собеседницу. Она твердо решила еще до дня венчания, что ее племянник останется с бабушкой жить во флигеле, понимая, что смелостью для нее будет просьба об ином. Но однажды за завтраком около седмицы назад, Андрей вдруг удивил всех домашних, когда объявил, что покои в мезонине будут под работами до конца лета, а когда эти работы закончатся, их займут Сашенька и мадам Элиза.
— И прошу не возражать мне не единым словом, — проговорил Андрей, переводя взгляд с жены на мать, уже готовых для ответа ему. — Отбрасывая в сторону суть родственных отношений, даже простая экономия дров холодным временем говорит, что это наиразумнейшее решение. Александр Петрович будет жить в усадебном доме и разделит детские покои с моими будущими детьми, коли в Милорадово будут те. Препон для иного я не вижу.
Тон его голоса говорил, что решение окончательное и не подлежит обсуждению, и никто за столом не осмелился возразить ему. Только после Анна попыталась уговорить мужа, когда они остались наедине, понимая, как неприятно может быть его матери присутствие Саши, и какие толки снова поползут в отношении Андрея по округе. Тогда она впервые поняла, что Андрей может быть так тверд в своих решениях, что ничем, даже лаской и обещаниями невозможно было сдвинуть его с намеченного. Быть может, еще и оттого и стянула чепчик с Сашеньки в церкви на следующий день — защищая Андрея от возможных сплетен и толков, которые он вызывал своим решением.
И нынче утром, спустя некоторое время после того объявления за завтраком, в мезонине начались работы. Потому и решилась Алевтина Афанасьевна на этот разговор.
— Неужто? — едко спросила Анну мать Андрея. — Все едино! Даже если не было и просьбы вашей о том, Андрей творит безумие сущее. Вера Александровна со мной бы согласилась.
— Быть может, — не стала спорить Анна.
— Вы должны убедить Андрея, что это решение неверное, — требовательно произнесла Алевтина Афанасьевна. — Вы просто обязаны это сделать. Вашего поступка в церкви недостаточно для того, чтобы заставить шепотки умолкнуть. Пока этот мальчик вхож в круг наш, они никогда не прекратятся…
— Я уже говорила с Андреем. Он не желает менять решения.
— Так принудите его к тому! — вспылила вдруг Алевтина Афанасьевна. — Я знаю, вам это по силам! Вы завладели им всем без остатка, что он ныне как слепой у поводыря на привязи! Что не слушает никого и не видит очевидного!
Когда эмоции овладевают человеком, трудно удержать привычную маску на лице, Анна понимала это, как никто иной. И если бы не знала этого, вряд ли бы успела увидеть на лице своей собеседницы целую гамму эмоций, мимолетно мелькнувших. Снова почувствовала отчего-то так близко к этой женщине, как была тогда, в тот единственный день, когда почувствовала по наитию ее слабости, отменно скрываемые за маской холодного равнодушия и презрительной злорадности.
— Вы боитесь потерять его… боитесь, что он может кого-то принять в свою жизнь, и этот кто-то вытеснит вас из нее, — медленно проговорила Анна, словно прощупывая путь, по которому ей надлежит ступать сейчас в разговоре. — Любая мать боится этого, я полагаю…
— Вздор! — оборвала ее Алевтина Афанасьевна. — Никому не под силу вытеснить мать из жизни сына!
— Если только она сама не способствует тому.
— Да как вы смеете говорить со мной в подобном тоне! — как и ожидала Анна, буря, последовавшая за ее словами, произнесенными холодным и резким тоном, не заставила себя ждать. — Вы младше меня годами едва ли не вдвое! Ваш тон неподобающ вовсе для разговора со мной! Вас надо было сечь в детстве, выбивая всю дерзость, что так и не сойдет до сих пор ни с языка, ни из глаз ваших! Что вы понимаете, в ваши-то годы и по вашему уму?!
— Я понимаю, что вы своими поступками рушите то, что даровано вам Господом — любовь вашего сына к вам. Единственного сына! И вы делаете ему больно, упиваетесь его страданиями. Словно вам удовольствие она приносит… словно вы караете его за некий проступок.
— Вы не знаете много, моя дорогая, — отрезала Алевтина Афанасьевна. — Вам ли судить о том, кара это или нет…
— Вы ошибаетесь, — возразила Анна, с трудом сохраняя хладнокровие сейчас, когда схлестнулись меж собой два упрямых нрава, в чем-то даже схожих. И пытаясь не показать той, насколько ей важен этот разговор, и как она сама страдает от отношения Алевтины Афанасьевны к сыну. — Я знаю вашего сына. Андрей — самый лучший человек из всех, кого мне довелось повстречать на своем жизненном пути. И я знаю все. Он сказал мне. Меж истинно любящими не может быть тайн и недосказанностей.
— Какое заблуждение! — фыркнула та. — Милочка, не уверена, что это так.
А потом замолчала, заметив в глазах Анны, что она вполне уверена в том, что говорит. И даже последующих слов Анны, что она знает о том злополучном утре, расколовшем семью на две половины. А значит, и о том кушаке… Что меж ней и мужем нет тайн.
— Глупо доверять свои самые сокровенные тайны иной персоне. Особенно супругу, милочка, — проговорила Алевтина Афанасьевна, пытаясь собраться с силами для очередной атаки. — Разве таково правило семейного счастья? Коли вы станете книгой открытой для супруга, так и наскучите вскорости. Кто ж пожелает перечитывать роман, коли известна каждая строка? И потом — неужто вы истинно уверены, что с вами были столь же откровенны, сколь и вы? переспросила Алевтина Афанасьевна, и Анну обдало холодом в этот летний жаркий день от того, что она распознала в голосе, который она слушала сейчас. — Вы истинно думали, что он был с вами откровенен? Helas! [702] Я не хотела вас разочаровывать, милочка, но вы же сами желали знать правду… Слушайте, милочка, слушайте! А после еще раз повторите мне, что у вас нет тайн друг от друга. Причиной всему был кушак, я полагаю, вы знаете то. Что он вам сказал? Что это был новый кушак? Что pauvrette Nadin [703] могла угодить в ловушку, а он пожелал спасти от того краха, что назревал в семье, назвавшись любовником ее? Нет! Нет и нет! Кушак был стар. Кушак был офицерский. Второй. Их было два! Вы слышите? Один был нов. Другой был ношен.
Алевтина Афанасьевна скривила губы некрасиво, словно удерживалась в этот момент от слез, вспоминая то утро и дни, что произошли после. Дни, когда она воскрешала в памяти былое, анализировала и пыталась понять, что послужило той самой отправной точкой, после которой уже ничего было не изменить.
— В тот момент я возненавидела люто. Сильнее ненависти не было, верно, даже прежде во мне, которая имела мало причин для любви к тем, кто подле меня, — Алевтина Афанасьевна взглянула искоса на бледную Анну, словно пытаясь определить эффект, который произвели ее слова на ту. А потом спросила отрывисто и прямо. — Вы по-прежнему готовы повторить то, что сказали мне недавно? Вы по-прежнему
