лишь на одну верхнюю пуговицу. Короткие ноги расставлены по-хозяйски широко, а в толстых пальцах, заросших рыжими волосами, он держал большую сигару, глубокомысленно посматривая через запыленное стекло на скучающих прохожих.
— Не подскажете, где находится главный редактор «Болгарских новостей» господин Барнет? — спросил Варнаховский.
Добродушного вида толстяк пустил в потолок облако табачного дыма и с любопытством спросил:
— А вы, собственно, по какому делу?
— Так вы его секретарь? — угрюмо поинтересовался Варнаховский.
— Видите ли… Я и есть главный редактор Барнет.
— Вот оно что… Так вот, я и есть Николай Константинович Романов собственной персоной!
— Премного рад…
— Какого черта вы написали обо мне несусветную чушь?! Я требую немедленного опровержения всего того, что было написано в вашей гнусной газетенке!
Главный редактор выглядел совершенно невозмутимым. По его беспристрастному лицу было понятно, что натура его была закалена, ему приходилось видеть еще и не такое.
— Хм, я вас представлял несколько иным. Поблагороднее, что ли…
— Уверяю вас, если бы мы говорили на русском языке, то я подобрал бы для нашей беседы куда более красноречивые выражения. По какому праву вы, совершенно не зная меня, вздумали называть меня мошенником?!
— У меня для этого были вполне веские основания. Они изложены в газете. А потом, неужели вы будете возражать против того, что это именно вы похитили икону из будуара своей матери?
Леонида переполнял гнев, он едва сдерживался.
— Не я! — искренне отвечал он. — Меня оклеветали. В этой лжи замешаны мои недоброжелатели. Если хотите знать, всю вину мне пришлось взять на себя, потому что нужно было спасать честь женщины… Если вы не напишете опровержения, то я вынужден буду вызвать вас на дуэль!
— Стало быть, вы поступили благородно?
— Как же еще может поступить великий князь из дома Романовых по отношению к женщине?
— Возможно, я подумаю над вашим предложением…
— Какое еще, к дьяволу, предложение? Это требование!
— Хорошо, пусть будет требование. Я подумаю над ним, но прежде чем дать положительный ответ, я должен ознакомиться с содержанием предположительного опровержения. И в каких именно выражениях и интонациях оно будет написано. Ведь оно может нанести непоправимый вред моей газете и нанести моральный ущерб лично мне. Вы не находите, что это вполне справедливое замечание?
— Возможно, что вы и правы, — не стал препираться Варнаховский.
— Что же мы стоим в коридоре? Давайте пройдемте ко мне в кабинет; уверяю вас, там за письменным столом вам будет думаться куда значительно проще.
Прошли в кабинет главного редактора. Возможно, что помещение могло выглядеть просторнее, если бы не огромные кипы газет, лежавшие вдоль стен и поднимавшиеся к потолку в несколько рядов. Еще с десяток папок отыскали себе приют на столе главного редактора. Похоже, что свой кабинет он использовал в качестве складского помещения. Стопки бумаг лежали даже на стульях.
— Прошу вас, садитесь, — широким жестом показал Барнет на второй стол, стоявший в самом углу кабинета и заваленный кипами каких-то исписанных бумаг — надо полагать, опусами, что не попали в газеты.
Отыскав небольшой свободный уголок на самом краешке стола, Варнаховский тотчас сочинил опровержение:
— Возьмите, — протянул Леонид исписанный листок.
— Любопытно взглянуть, что вы там изложили…
Прочитав листок, главный редактор поморщился будто бы от зубной боли, после чего отрицательно покачал головой:
— К моему глубокому сожалению, опубликовать такое опровержение я не смогу. Это будет слишком унизительно — как для газеты, так и для меня лично.
— Ваше решение окончательное? — ледяным тоном спросил Варнаховский.
— Вне всякого сомнения, — хмыкнув, отвечал Барнет. — Вы бы освободили стол, господин Романов, сейчас он мне понадобится для работы.
— В таком случае ждите завтра моих секундантов.
— Разумеется! — с насмешкой подхватил главный редактор, переместив толстую сигару в противоположный уголок рта.
— Право выбора оружия я предоставляю вам.
— Это очень благородно с вашей стороны, вы настоящий князь!
Сухо попрощавшись, «его высочество» вышел прямиком в гомон многошумной улицы.
Вернувшись в гостиницу, Леонид послал за Христофоровым, а когда тот явился, окликнул из соседней комнаты и Евдокима. Рассадив гостей в мягкие кресла гостиной, он сказал:
— Вот что, господа, тут такое дело… Я потребовал удовлетворения от главного редактора, который написал мерзости о великом князе Николае. Иными словами, обо мне… Сами понимаете, оставаться в стороне я не мог. Вы будете моими секундантами.
— Ваше благородие, вы, видно, запамятовали, я ведь не дворянин… Как бы не напутать чего, — запротестовал Евдоким.
— Это дело поправимое. Как претендент на болгарский престол, я жалую тебе титул князя! Ты из какой станицы?
— Станица Поганово, — смутившись, ответил Евдоким.
— Ишь ты, чего только не услышишь… Теперь ты будешь князем Погановским. Ну как, подходит тебе эта фамилия?
Евдоким расплылся в довольной улыбке.
— Вот только грамотку бы соответствующую заполучить.
— Грамотка тебе будет, но только попозже, когда в цари выбьюсь. А вы, Валерий Михеевич, будете французским маркизом. Не возражаете против такого назначения?
— Как же можно!
— Вот и отлично. Сегодня же навестите мистера Барнета и проведите переговоры с его секундантами относительно предстоящей дуэли. Можете подтвердить мои слова, что право оружия остается за ним. Я проучу этого прохвоста! Впрочем, сначала вы вновь предложите ему написать опровержение.
— Не беспокойтесь, поручик, — заверил Христофоров, проникшись моментом, — не оплошаем, сделаем все, как нужно.
— Вам приходилось бывать секундантом?
— И не однажды. Так что кое-какой опыт у меня имеется. Насколько я понимаю, дело не терпит, так что позвольте откланяться и нанести визит этому прохвосту.
— С богом, господа! — Варнаховский поднялся, чтобы проводить гостей до порога.
Последующие два часа Леонид пребывал в приятном волнительном возбуждении. Он не принадлежал к тем людям, что перед каждой дуэлью отписывают духовную, а всегда рассчитывал на благоприятный исход дела. По собственному опыту поручик знал, что возбуждение тотчас уляжется, как только он отправится к месту предстоящей дуэли, сделавшись холодным, как кусок льда. А сейчас он решил
