широкоплечий санитар пил чай из закопченной кружки, сидя за низким столиком.
— Вы к кому? — удивленно спросил он.
Леонид слепил горестное лицо:
— Дело в том, что я пришел к кузену; мне сказали, что его поместили сюда.
На лице санитара отразилось дежурное сочувствие, исчезнувшее со следующим глотком чая.
— Вот оно как, — не то посочувствовал, не то порадовался он. — Когда же поступил ваш кузен?
— Мне сказали, что где-то с неделю назад.
— Ишь ты, как раз на праздники приходится… В это время у нас всегда много покойников. Где же его тут отыщешь! У нас ведь сюда разные поступают: с больниц, с богаделен, в драках порезанных много, бродяг всяких, беспаспортных… Не оставлять же их на улице!
— Не оставлять, — охотно согласился Варнаховский.
— Так что не успеваем хоронить. Как же его звали?
— Феликс. Но при себе паспорта у него не было, по приметам отыскали.
— Ах, вот оно что… А как он выглядел?
— Похож на меня, роста такого же, немного помоложе будет.
Махнув рукой, санитар сказал:
— Да они теперь все на одно лицо.
— Могу я попрощаться с кузеном?
— С этим делом у нас строго, — замялся санитар, вытирая ладони о край халата. — Разрешение начальства требуется.
— Так ведь сейчас никого нет.
— То-то и оно что нет, придется вам подождать до утра. А там уж и посмотрите.
— Его заберет моя сестра. Сегодня я уезжаю в Милан, мне бы только попрощаться… — Сунув руку в карман, Леонид Варнаховский вытащил два флорина. — Вот, возьмите, это вам за хлопоты, только поймите меня правильно.
Санитар тыльной стороной ладони потер на скуле проступившую седую щетину, а потом обреченно вздохнул:
— Ну что же с вами поделаешь! Умеете вы уговаривать. Пойдемте, только чтоб недолго…
Открыв дверь, санитар впустил Варнаховского в полутемное помещение, потом прошел сам. При взгляде на трупы, разложенные на столах, у него невольно зародились мысли о вурдалаках и прочей нечисти.
— С этой стороны у нас те, кто удосужился помереть своей смертью, — хорошо поставленным голосом экскурсовода заговорил санитар. — А здесь — те, кому помогли. Кого в драке зашибли, кого карета переехала, а кто и руки на себя наложил…
Леонид шагал за санитаром, всматриваясь в застывшие лица покойников, молодых и старых. Наконец его внимание привлек мужчина с коротко стриженой бородкой, одетый в дорогой зеленый сюртук со следами крови. Внутри невольно сжалось, как если бы он всмотрелся в собственное неподвижное отражение.
— Вот он, — остановился Варнаховский, показав на чернобородого мужчину.
Санитар повернулся и, посмотрев на покойника, вынес вердикт:
— Э-э-э-э… Похож. А ведь он у нас, того… неопознанным лежал.
— Извините меня, но я бы хотел попрощаться с кузеном наедине.
— Оно, конечно, так, — с некоторым сомнением протянул санитар, — а только у нас порядок строгий, не полагается.
Вытащив еще флорин, Леонид сунул его в ладонь санитару.
— Кхм… — уложил тот деньги в верхний карман халата. — Я, конечно, понимаю… Это такое дело… Вы тут прощайтесь, а я за дверью постою.
Дождавшись, пока санитар уйдет, Варнаховский вытащил свой паспорт и сунул его во внутренний карман сюртука покойника. Теперь у того появилось имя: «
Быстрым шагом Леонид миновал столы с мертвецами и вышел из покойницкой. С души малость отлегло. Теперь немедленно на вокзал!
— Простились? — полюбопытствовал санитар, увидев Варнаховского. На затертой дощечке лежали куски нарезанного хлеба и две ярко-красные помидорки: к трапезе он готовился основательно.
— Да, теперь он не будет на меня в обиде, — коротко отвечал Варнаховский и вышел из морга.
Глава 34
Славный был плут!
Открыв утреннюю газету, Всеволод Рачковский тотчас обратил внимание на броский заголовок:
Князь углубился в чтение.
Рачковский сложил газету. На душе отчего-то сделалось скверно. Уж такого конца для поручика Варнаховского он не желал. Родись тот в другое время, из него получился бы крупный политический деятель. Ему просто не повезло.
— Макар! — громко позвал князь.
— Что желаете, ваше сиятельство?
— Вот что, дурень, принеси-ка мне чарку водки. И закуску какую-нибудь.
— Слушаюсь, ваше сиятельство, — заторопился на кухню слуга.
Через несколько минут тот явился, держа в руках поднос, на котором стояла запотелая чарка водки и два ломтика хлеба, укрытых сырокопченой колбасой.
Осторожно взяв чарку, Рачковский произнес: