попадает на насосную станцию, там собирается, отправляется на центральный товарный парк, где аккумулируется на продажу», — рассказывал он.
«Каким образом мы обводненность с вами определяем?» — интересовался Ходорковский.
«Мензуркой меряют содержание воды, нефти. До подачи на УПСВ [246], где снимается проба. По «Томскнефти» этот показатель составляет в среднем 75 процентов. То есть на 4 тонны добытой жидкости получается 1 тонна нефти. Остальные 3 тонны закачиваются обратно в пласт, она ничего не стоит, за нее не платятся деньги, Ваша честь».
«То есть все, что замерено в лаборатории, попадает на УПСВ и далее после подготовки в «Транснефть»?» — спросил Михаил Борисович.
Свидетель согласился.
«Вчера вы сказали, что оплата шла 63 рубля за тонну скважинной жидкости. Позволю себе пересчет с учетом указанной вами же обводненности 75 процентов — получается 250 рублей за тонну подготавливаемой нефти, — уточнил Ходорковский. — На что расходовала «Томскнефть» эти деньги до середины 98 года?»
«Покрытие затрат на добычу нефти, зарплата, все вспомогательные работы, капитальный ремонт, текущий ремонт, наладочные работы…»
То есть все затраты ограбленным были компенсированы…
Показаниями Авалишвили прокуроры не удовлетворились и поставили кассету с его допросом.
«Они [247] прибыль понимали по-другому, — говорил голос свидетеля. — Они отбросили всю шелуху! Вот был слесарь, а над ним еще 12 с ложками — но это было необходимо, для работы всего процесса. А они от всего избавились и оставили одну дОбычу. Максимальное получение прибыли, вопреки всем технологическим канонам».
Видимо, одним из этих 12 человек с ложками и был господин Авалишвили до того, как его уволил Ходорковский.
Восьмого октября вопросы Авалишвили задавал Лебедев.
«А известно ли вам, что термин «скважинная жидкость» присутствует в ГОСТах аж с 1976 года?!» — поинтересовался он.
Свидетель не знал.
«При вас, когда вы были замом по экономике в ВНК и «Томскнефти», выявлялись факты хищения?» — интересовался Лебедев.
«Не было», — отвечал свидетель.
«Присутствовали ли вы после вашего увольнения из «Томскнефти» при фактах хищения нефти из «Томскнефти» после 98 года, если да, то когда и при каких обстоятельствах?»
«Не присутствовал».
«Правильно ли я понял, что вам лично о таких фактах неизвестно?»
«Мне лично о таких фактах неизвестно».
«А цена соответствовала цене Роттердама? По нефти, продаваемой «Томскнефтью» ВНК?» — спросил Лебедев.
«А причем Роттердам в Ачинске? — удивился свидетель. — Нет, не соответствовала. Это была российская внутренняя цена, она несколько отличается от цен в Роттердаме. В три-четыре-пять раз».
Все-таки приятно цитировать показания врагов, особенно, когда они не врут. Им больше доверия. У них нет причин оправдывать недругов.
Если оправдывает враг — это железно.
После Лебедева слово взял Михаил Борисович.
«Вы заявили, что, приобретя контрольный пакет ВНК, «Ходорковский завладел всей нефтью». Значит ли это, что я получил возможность распорядиться всей добываемой нефтью?» — спросил он свидетеля.
«Да, вы получили возможность распоряжаться всей нефтью».
«Как владелец пакета ВНК?»
«Да».
«Использовал ли я свои возможности, чтобы запретить ВНК сдавать нефть в «Транснефть»?»
«Нет».
«У меня больше нет вопросов, можно процесс заканчивать: обвинение он разрушил напрочь», — подытожил Михаил Ходорковский.
Девятого октября допрашивали еще одного нефтяника — Виктора Дергунова.
С 1973 года он работал в «Томскнефти», а в 1995 перешел к Рыбину в «Ист Петролеум».
Еще один человек, который находился с Михаилом Борисовичем в «бизнес-противостоянии», как сказал Ходорковский о Кеннете Дарте.
Еще один враг на трибуне свидетеля.
Враг оказался очень тихим. Чтобы расслышать его ответы, приходилось здорово напрягать слух.
Сразу обнаружились разногласия в терминологии.
«То, что структуры «ЮКОСа» называли «скважинной жидкостью» у нас называлось «добываемая жидкость» или «пластовая жидкость»», — заметил свидетель.
Потом его допрашивали по протоколам собраний акционеров, и он жаловался на то, что как миноритарный акционер, практически не мог влиять на их решения.
«Это четвертый свидетель защиты, — подытожил адвокат Клювгант. — Все решения принимались на заседаниях советов директоров и собраниях акционеров, там было голосование, люди осмысленно голосовали — одни за, другие против. Ни о каких злоупотреблениях с подсчетом голосов ему ничего не известно. То есть решения о сделках, о ценах принимались так, как это должно делаться. Другое дело, что ему какие-то решения нравились — и тогда он их поддерживал. Другие ему не нравились — тогда он их не поддерживал. На то и есть процедура демократическая голосования, принятие решения большинством. Конфликт же между миноритарными и контролирующими акционерами объективно заложен в конструкцию акционерного общества. Эту мудрую мысль придумал, к сожалению, не я, ее несколько лет тому назад сформулировал Конституционный суд РФ. И Конституционный суд сказал, что этот конфликт есть всегда и его наилучшим разрешением является выкуп у миноритарных акционеров их пакетов, если они не согласны с политикой, которую проводит контролирующий акционер. Только этот выкуп должен проводиться по справедливой цене, на что должен быть судебный контроль».
Повторялась история первого процесса Ходорковского и процесса Леонида Невзлина: свидетели обвинения выступали в защиту подсудимых, иногда не желая того и не понимая, что делают.
Но я не обольщалась. Я знала итог.
По первому делу Ходорковского — восемь лет. Невзлину — пожизненное заключение.
Я смотрела на судью Данилкина, совершенно четко понимая, что он никогда не сможет вынести справедливое решение. Для этого надо быть сумасшедшим, надо, чтобы тормоза отказали, и кони понесли. А он заяц. Запуганный и бесконечно усталый заяц.
Львы здесь в клетке.
Данилкин не был похож на человека, который хочет уйти на пенсию со спокойной совестью, он был похож на человека, который хочет уйти на пенсию без скандала.
Мелкие черты лица, очки на носу и скучающий взгляд.
Вынести оправдательный приговор Ходорковскому — это все равно, что встать под пули и повести в атаку, все равно, что добровольно взойти на костер, все равно, что в оруэлловской Океании встать и упрямо сказать крамольное: что дважды два — четыре.
Не могла я представить его в этой роли.
Не бывает.
19 октября в суде вновь возник Евгений Рыбин.
«То есть переход права собственности путем купли-продажи — это есть воровство нефти?» — поинтересовался у него адвокат Владимир Краснов.
«Естественно!» — ответил Рыбин.
Допрос продолжил Лебедев и поинтересовался у свидетеля, как именно похищалась нефть.
