«28 декабря 2006 года меня под предлогом ознакомления с какими-то материалами вывозят в здание Генеральной прокуратуры, — продолжил он. — Я объясняю, почему я до сих пор в тюрьме, и для чего я сижу, умирая здесь. И следователь Каримов Салават Кунакбаевич лично, как оказалось, тогда он только готовил новые абсурдные обвинения против Ходорковского и Лебедева, предлагает мне сделку.
Адвокаты здесь присутствуют. При них меня привели к нему, нас оставили одних. Он мне сказал: руководство Генеральной прокуратуры понимает, что вам необходимо лечиться, может быть, даже не в России, у вас тяжелая ситуация. Нам, говорит, необходимы ваши показания, потому что мы не можем подтвердить те обвинения, которые мы выдвигаем против Ходорковского и Лебедева. Если вы дадите показания, устраивающие следствие, то мы вас выпустим.
И предложил мне конкретный механизм этой сделки. Вы пишите мне заявление, чтобы я перевел вас в ИВС на Петровке, 38, и там с вами следователи недельку или две активно поработают. И когда мы получим те показания, которые устроят руководство, мы обменяем их, как он выразился, подпись на подпись, т. е. я вам кладу на стол постановление об изменении меры пресечения, а вы подписываете протокол допроса. При этом он меня всячески убеждал это сделать и демонстрировал мне титульные листы допросов якобы других лиц, которые согласились помогать следствию. Но я не могу быть лжесвидетелем, я не могу оговорить невинных людей, я отказался от этого. И я думаю, какое бы ужасное состояние мое ни было сейчас, Господь хранит меня, потому я этого не сделал, я не могу так покупать свою жизнь».
Наконец судья разрешил Алексаняну сесть.
«Дальше мне резко ухудшили условия содержания, — продолжил Василий Георгиевич. — Вот этот изолятор СИЗО № 99/1 — это спецтюрьма, она вообще не публичная, ее еще найти надо. Там сидит не больше ста человек в самый пиковый период. Меня в таких камерах держали! Они еще Берию помнят и Абакумова! Там плесень, и грибок, и стафилококк съедают заживо кожу вашу. Это при том, что люди знают, что у меня иммунитет порушен. Это фашисты просто!»
Судья попытался перебить его, но Василий продолжал:
«Я прошу меня выслушать. Вы меня извините, Ваша честь, я перед Верховным судом тоже не в первый раз, и каждый раз мне добавляется один, два, три диагноза, сколько может выдержать человек?! В апреле месяце [194] следователь Хатыпов — я называю фамилию, потому что эти люди когда-нибудь должны понести ответственность, — говорит моей защитнице, присутствующей здесь: пусть он признает вину, пусть он согласится на условия и порядок, и мы его выпустим. Все это время, между прочим, мне не то что лечение не назначали, меня не хотели вывозить даже на повторные анализы. Это пытки, понимаете. Пытки! Натуральные, узаконенные пытки!
Я отказывался от лечения! Это бред! Вы меня сейчас видите по телетрансляции, видимо, в черно- белом изображении. Если бы вы сейчас увидели в зале суда, вы бы ужаснулись. У меня на лице написаны следы от последствий тех заболеваний, которые я ношу на себе».
«В июне месяце [195] тяжелое обострение началось. Три недели каждый день я умолял, чтобы меня вывезли к врачу. А они вместо этого даже ограничивали передачу мне обычных лекарств, которые боль снимают, болевой шок. Понимаете, что они делали! Дьявол в деталях. Меня морили голодом, холодом, я год одетый спал. Два градуса, три градуса. Вода по стенам течет. Плесень. Это XXI век. Вы что делаете! Ну, не вы, а власти. Что делаете?!»
«За время, пока я здесь, я еще три диагноза тяжелых получил. Понимаете, вместо того чтобы меня госпитализировать в МГЦ СПИД. В чем проблема? А проблема, оказывается, в том, что 15 ноября мне продлили срок содержания под стражей, а 27 ноября ко мне заявилась следователь Русанова Татьяна Борисовна, которая всегда была помощницей ближайшей Салавата Кунакбаевича Каримова, который сейчас советник генпрокурора Чайки, если кто не знает. И сделала мне опять то же самое предложение, в этот раз в присутствии одного из моих защитников, который сейчас в зале находится: дайте показания, и мы проведем еще одну судебно-медицинскую экспертизу и выпустим вас из-под стражи. Это преступники! А когда Европейский суд вынес свое Указание немедленно меня госпитализировать, она
«Давайте по делу!» — говорит судья.
«В решении нет ни одного законного основания для того, чтобы держать меня в тюрьме, — продолжает Алексанян. — Я извиняюсь, меня арестовывали по полностью фальсифицированным обвинениям, где присутствовала особо тяжкая статья 174.1., которую ввели в УК с 1 января 2002 года, а мне вменяются события 1998–1999 года. С этим тоже придется разбираться. Европейский суд, видимо, будет разбираться. Вот так меня арестовали, чтобы убрать меня от компании».
«Какого решения вы ждете от Верховного суда?» — спрашивает судья.
«Я прошу Верховный суд показать, что в России есть правосудие, что не надо российским гражданам идти помирать на ступенях Европейского суда, чтобы добиться какой-то справедливости, — говорит Алексанян. — Что ее можно добиться здесь, в Москве, в вашем зале. Покажите это. Уж сколько можно костями мостить страну».
Решение выносили трое судей Верховного суда. В удовлетворении жалобы было отказано. Арест смертельно больному был продлен до 2 марта.
Верховный суд блестяще показал, что в России нет правосудия.
Жаль, что я не могу назвать этих судей поименно [196] … Впрочем, эта страна вряд ли дождется своего Нюрнберга. В этой стране злодеяния властей всегда остаются безнаказанными. Иначе она бы не была «этой страной», а называлась как-нибудь по-другому.
28 января журнал «The new times» опубликовал выдержки из выступления Алексаняна в Верховном суде. [197]
Михаил Борисович подписан на этот еженедельник…
29 января 2008-го Михаил Ходорковский объявил голодовку.
«Мне стало известно из его [198] выступления, что его не только допрашивали обо мне, но и впрямую связали дачу им устраивающих обвинение и лично С. К. Каримова показаний с предоставлением ему медицинской помощи в необходимом объеме. Более того, он ощущает, что может не дожить до судебного решения, — писал он в заявлении на имя генпрокурора Чайки. — У меня нет контакта с Алексаняном В. Г., и я могу судить о его положении только из его выступления в Верховном Суде.
Я знаю, что УФСИН ПО Москве может врать суду. Знаю на своем примере с голодовкой, поэтому их заявления меня не обнадеживают.
Таким образом, я поставлен перед невозможным моральным выбором:
— признаться в несуществующих преступлениях, спасти тем самым жизнь человека, но сломать судьбы невиновных, записанных мне в «соучастники»,
— отстаивать свои права, дожидаться становления независимого суда, но стать причиной возможной гибели своего адвоката Алексаняна.
Я долго думал и не могу сделать выбора, перед которым меня поставили.
Именно поэтому я вынужден выйти за процессуальные рамки и проинформировать Вас о начале голодовки». [199]
«Правовая система современной России в своем развитии достигла очередного этапа, — писал Михаил Борисович в заявлении о голодовке. — Моего товарища, адвоката и бывшего сотрудника Василия Алексаняна фактически под пытками заставляют дать показания против меня. Из многочисленных сообщений СМИ мне известно, что тяжелобольному Алексаняну отказывают в лечении, обрекая на верную гибель. Его убивают в тюрьме потому, что он, будучи человеком мужественным и честным, отказывается лгать и клеветать.
Все это происходит в XXI веке, в государстве, которое называет себя правовым и демократическим, в
