Иски были от налоговой инспекции Москвы (на 17 миллиардов рублей) и из Мещанского суда на оплату судебных издержек на 64 тысячи рублей.
Честно говоря, эти суммы как-то уж очень не дотягивали до 40 миллиардов долларов, которые он уже подал.
«Я, ваша честь, признаю гражданский иск Мещанского суда, и это можно не доказывать, — пояснил суду Ходорковский. — Но оплатить его сразу не мог, поскольку все мои счета на момент подачи иска уже были арестованы. По той же причине я не имел возможности и продать принадлежавшее мне и хранившееся дома имущество — мотоциклы, оружие… За меня это сделали приставы».
Суд занял сторону защиты и отказался приобщать к делу финансовые документы.
Также как и отказался выслушать доставленных на конвойном автомобиле заключенных краснокаменской колонии (в том числе Кучму), которые должны были выступить против УДО Ходорковского.
Между прочим, от Краснокаменска до Читы 600 километров, на машине 6–8 часов пути.
И тогда начальник читинского СИЗО достал из заднего кармана форменных брюк свой самый весомый аргумент. Это был диск с записью камер наружного наблюдения из СИЗО № 1 города Читы.
На видеоролике действительно был снят человек, похожий на Михаила Ходорковского. Человек шел по коридору вольным шагом, не сложив руки за спиной.
Но вот незадача, запись без звука, и была ли команда держать руки за спиной, понять по ней невозможно.
«Хочу обратить внимание суда на то, что практика применения Правил внутреннего распорядка не всегда подразумевает буквальное исполнение правил. Как, например, зэку нести свои вещи с руками за спиной? И тем не менее я не отрицаю допущенного нарушения пункта 1.13 Правил (о руках), но категорически не согласен с инкриминируемым мне пунктом 1.2 (о неподчинении требованию сотрудника администрации). Если требование убрать руки за спину и поступало, то я его не проигнорировал, а просто не услышал. Все сотрудники СИЗО знают, что у меня проблемы со слухом, появившиеся вследствие профессиональной болезни, — об этом сказано и в моей медкарте, поэтому мне всегда отдают команды погромче или повторяют их. 11 октября команды не было вовсе, или она была отдана намеренно тихо. Получается, что выводящий специально спровоцировал меня на нарушение, вместо того чтобы помочь мне исполнить правило, как того требуют ведомственные инструкции? Ведь он прекрасно знал, что у меня не было и нет повода намеренно раздражать сотрудников администрации — я не малолетний преступник!» [203]
«И еще буквально минуту, ваша честь… Это касается моего отношения к труду, — попросил Михаил Ходорковский. — В данной мне администрацией колонии N10 характеристике меня особенно оскорбил один пункт: не участвовал в благоустройстве территории отряда. Я же мыл окна в корпусе! Мне это занятие нравится с детства, я даже какое-то время зарабатывал «верховыми» работами, поэтому, попав в колонию, тоже с удовольствием взялся за мытье окон. Когда я мыл окна, весь лагерь сбегался на это смотреть».
Последним выступал прокурор.
Он упомянул о том, что ущерб хотя и возмещен, но не добровольно, и перечислил все давно снятые или отсуженные взыскания, словно и не было выигранных судов.
Стремящийся к досрочному освобождению обязательно должен трудиться, добавил прокурор, а Михаил Ходорковский «уклонился от приобретения профессиональных навыков швеи-мотористки, хотя ему и был выделен для обучения опытный наставник»: «Он предпочитал работать на низкоквалифицированной и малооплачиваемой должности укладчика готовой продукции — с его зарплаты удалось удержать для возмещения ущерба всего 1878 руб.».
Ложь не обязательно делать, можно ведь и просто солгать.
Я уже устала упоминать одного литературного персонажа. По-моему, этой стране пора сменить герб. Заимствованная из Византии мутантная птичка совершенно не отражает сути. Предлагаю свой вариант. В центре стоит унтер-офицерская вдова и держит розги, а у ног ее гордая надпись: «Я сама!»
Суд вынес решение в тот же день.
Судья отметил, что у Михаила Борисовича осталось непогашенное дисциплинарное взыскание (то самое, о котором говорил Игорь Гнездилов) и нет поощрений. Нет и достоверных доказательств улучшения поведения. Ходорковский не выразил добровольного желания изучать профессию, по которой мог бы работать в колонии Краснокаменска (то есть профессию швеи-моториста).
И в УДО было отказано.
Прежде чем его увели, Ходорковский успел сказать журналистам, что судебная система реформируется не так быстро, как бы хотелось. [204]
Переписка с Борисом Акуниным
Третьего октября в продаже появился очередной номер журнала «Эсквайр», и началось какое-то безумие. Его не могли достать, за ним охотились, его покупали те, кто никогда не читал его до этого, и никогда не читал после. Мои знакомые автомобилисты жаловались, что можно проехать три бензоколонки и не купить.
Я сама достала его не сразу, выдрала те несколько заветных страниц, а остальное тут же сложила в макулатуру.
В октябрьском номере «Эсквайра» была опубликована переписка Михаила Ходорковского с писателем Григорием Чхартишвили. Борис Акунин, конечно, отличный стилист, и его книги неплохо продаются, но я не верю, что опубликованный в журнале самый блестящий его рассказ об Эрасте Фандорине мог бы вызвать такой ажиотаж.
Дело было в его собеседнике. Отвергнутый провинциальной тюремной газетой автор вызвал предельный интерес московской читающей публики.
Причина этого, по-моему, тоска по настоящему, по откровенному разговору, по инсайту, по экзистенциальной исповеди.
Григорий Шалвович начинает с упрека в том, что его собеседник редко общается с теми, кому его судьба не дает покоя, и чаще публикует интервью «в какой-нибудь «Financial Times»», а не на родине. [205]
«Для реального диалога нужен понимающий, заинтересованный собеседник, — отвечает Ходорковский. — Таких из наших журналистов «не случилось»». Убеждать в чем-либо единомышленников из «Новой газеты» бессмысленно, они и так все понимают. «А в тех вопросах, где я с ними не согласен, мои желчные письма, будучи опубликованными, играют на руку разной сволочи, которая радостно начинает вопить либо «вот они, либералы, такие гады, их даже Ходорковский ругает», либо «Ходорковский пытается вымолить помилование, ругая оппозицию». Поэтому письма пишу, но не разрешаю публиковать».
Так и есть. Мне лично вообще запретил их публиковать в письме, проникнутом таким арктическим холодом, что я боюсь его перечитывать. Теперь испрашиваю разрешение на каждую строчку. По-моему, ему просто надо держать руку на пульсе, ощущать штурвал. Потому что его правка в основном сводится к перестановке запятых с места на место и, реже, дописыванию лишних местоимений.
Другие же издания брали у него интервью, но так ничего и не опубликовали, — продолжает Ходорковский, — зато перепечатали статью из «Financial Times». «Что же касается режима — да, пока я был в лагере, после каждой статьи меня сажали в ШИЗО, — пишет он. — Может, так совпадало. Но на это мне наплевать. Отбоялся».
Акунин спрашивает о прокурорах и судьях.
«Это мелкие чиновники, которых никогда не поставили бы в такой процесс, если бы против них не было убойного компромата, — отвечает Ходорковский. — Про Колесникову [206] написала «Новая Газета», она «висела» на жалобе, лежавшей без ответа в Генеральной прокуратуре в течение всего процесса. По аналогичной жалобе ее коллеги получили по 12 лет (квартирный вопрос)».
«Но что о них говорить? Жалкие, несчастные люди, которым будет в старости страшно умирать. Меня
