сказала:
— Пейте.
Он подчинился. Взял кубок, выпил единым духом. Потом закрыл глаза, а я дотронулась до раны, которая шла от уха к темени.
Тишину в комнате нарушало лишь потрескивание огня.
— Кто это сделал? — спросила я.
Иэн сказал:
— Тебе не нужно этого знать.
Я помолчала некоторое время. Потом спросила:
— Когда? Это важно. Я должна знать, когда это произошло, чтобы выбрать правильный путь лечения. Верные травы.
— Сегодня после полудня. Внизу, в Глен-Орчи.
— Сколько часов прошло?
Мне ответил другой голос. Новый мужской голос. Он исходил из тени справа от меня:
— Три часа. Не больше. Я был с ним.
— Но я заставил того человека заплатить за это?
— Да, ты заставил, отец.
Маклейн воскликнул: «Ха!» — и болезненно закашлялся.
Я подумала: «Три часа?» Рана была глубокой, кровоточила так обильно, человек послабее Маклейна умер бы через час или того меньше. Три часа, и он все еще теряет кровь. Я не могла представить, сколько еще крови осталось в нем. Он был огромен — когда сидел, его голова находилась вровень с моей, а грудь была в пять раз шире, чем у меня, — но его кожа уже побелела как полотно, он потерял много крови.
Я взяла ткань, вымочила ее в кашице из хвоща и живучки. Попыталась прижать ее. Я давила сильно, но мои руки были слишком маленькими по сравнению с раной. Я не могла закрыть ее всю.
Я сказала:
— Мне нужна чья-то рука.
Кто-то подошел. Я почувствовала его тень, тепло его тела и увидела протянутую руку. Я взяла ее — широкую мужскую ладонь, его правую руку, и приложила ее, сильно надавив на примочку. Я развела в сторону пальцы, нажала на большой и заметила, что кожа покрыта синяками, старыми шрамами, недавно затянувшимися порезами. Я увидела ногти. Один был черным, по нему чем-то ударили. Один был сорван. Я сказала:
— Держите руку здесь. Вот так.
— Вот так?
Я не взглянула на него. Я думала лишь о ране. Держала в пламени свечи иголку, чтобы очистить ее и чтобы она лучше проходила сквозь плоть. Потом продела в нее нитку. Это заняло некоторое время, потому что от всего происходящего меня немного трясло. Но я обсосала конец нитки и протолкнула его в игольное ушко.
— Дайте посмотрю теперь, — прошептала я.
Я осторожно подняла ладонь того мужчины. Крови было меньше. Она еще текла, но уже не так быстро. Это превосходные травы от кровотечений.
Итак, я зашила предводителя Маклейна. Я делала это медленно, самыми маленькими стежками, которые мне только удавались. Я дышала очень осторожно и думала одно: «Исцели его, дай его ране затянуться». И слышала только потрескивание очага.
В комнате стало очень тихо. Люди вновь расселись по своим креслам или пристроились около стен. Мужчина рядом со мной отступил назад, в тень, и вокруг воцарился покой. Я тяжело дышала. Мне казалось, предводитель спит, потому что его глаза были закрыты, а дыхание было очень ровным, но, пока я шила, он заговорил.
— Я слышал, ты ищешь безопасное место, — сказал он. — Что ты пришла сюда за этим.
И рассмеялся мягким, вкрадчивым смехом.
Я шила.
— Ты нашла, что искала? Здесь? Посмотри, на тебе кровь…
Он открыл один глаз. Я заглянула в его синеву. Увидела отражающийся в нем свет очага и свечей, что горели на стенах.
— Здесь не так опасно, как там, где я побывала, — вот что прошептала я.
— Ха! — сказал он. — Таракан прячется с тараканами, так, что ли? Думаешь, ты не такая черная среди других черных тварей?
Я не поняла, о чем он. Он тяжело дышал, и я отступила. Жена поднесла кружку к его губам, он отпил немного, а когда проглотил, произнес:
— Что ты слышала, интересно мне? О Макдоналдах из Гленко?
Я подождала, пока он не усядется удобнее. Потом снова проколола иглой его кожу. Что я могла ответить? Правда всегда лучше.
— Что вы воруете. Что вы воюете.
— Все мы воюем! Все кланы воруют! Если бы мы не воровали скот, они угоняли бы наш, и нам бы пришлось голодать! И если мы воюем больше, чем остальные, то только для того, чтобы защитить нашу долину, потому что она всегда была для других лакомым кусочком и они приходили, вооружившись до зубов, чтобы заявить на нее свои права. Кэмпбеллы в основном, — проворчал он. — Этим лишь бы набить кошелек… И они поклялись в верности другому королю, не тому, которому присягали мы.
Вот в чем дело. «Король». Одно из тех слов, что внушают мне ужас. Какой прок от королей? Одни неприятности.
— Ты небось слышала, что нас называют папистами? Ха! Этот папистский клан из Гленко… Мы небогатые люди, но в нас рождается ярость. Мощь. Вера! — Он гулко ударил себя в грудь. — Они хотят, чтобы я сдох, вот и рубанули мечом по голове. Но я пока жив. И мои сыновья еще держат меч в руках…
Я отмалчивалась. Это было неподходящее время для моего лепетания.
Но предводитель очень медленно подался вперед, наклонил голову, спросил:
— А твой король кто?
Комната шевельнулась. Его жена резко заговорила на гэльском, и я подумала, что, должно быть, она тоже ненавидит разговоры о королях. Наверное, все женщины терпеть не могут это занятие, потому что знают, к чему оно приводит, — из-за этого покидают их мужчины. Короли делают их вдовами.
— У меня нет короля, — сказала я.
— Никакого? У всех есть король. Вильгельм, что сидит на троне. Ты не считаешь его своим королем?
Я посмотрела на иглу, подумала немного и сказала:
— Ни тот ни другой не нужен мне. Ни один из них не верит в то, во что верю я. Ни один из них не захотел бы, чтобы я жила на этом свете.
— Короли нужны, — промолвил он осторожно.
— Только не мне.
— Они нужны, как нужен Бог. Кто твой бог? — спросил он.
— У меня нет бога в том смысле, какой большинство людей вкладывает в это слово.
Предводитель поднял веко на втором глазу. Уставился на меня. Его взгляд был жестоким, в нем шипел огонь, а я думала удивленно, как такое вообще может происходить: я в Хайленде зашиваю главу клана при свете восковых свечей. Он выдохнул:
— Нет бога?
Иэн за моей спиной сказал:
— Она одна, сэр. Не живет с остальными.
— С какими остальными? — спросила я.
Но предводитель переспросил громче:
— Нет бога? Совсем?
Он поморщился от боли:
— Прошлым летом мы поскакали в Килликрэнки — я сам, мои сыновья, арендаторы и двоюродные
