клубочек, — такой крошечной, что он думает, будто я поколдовала и исчезла.
— Грязная ведьма, — говорит он, когда обнаруживает меня. — Надеюсь, убивать тебя будут медленно… Я приду погреться возле твоего костра.
Но и я изучила его. Я знаю, что у него косоглазие, а еще знаю, что ему бы помог мокричник, — кожа на руках шелушится и опадает, словно сухие листья с веток. Таким рукам становится хуже в дурную погоду. Я знаю, что он сильно пьет, он дышит зловонием дешевого виски и несвежего мяса, и я слышала его храп, когда в окне виднелся лоскут бледного дневного неба, а не ночная тьма. Я думаю, виски занимает все его мысли. Я запомнила его шаги. Я знаю, как он ковыляет, подволакивая левую ногу. Никто больше так не ходит — похоже на звуки морского прилива. Да еще бряканье его ключей. Это единственная музыка, что я слышу в тюрьме. Ни пения птиц, ни волынок, лишь звон ключей да шарканье левой ноги тюремщика.
Я знаю, какой звук он издает при ходьбе.
Это не его шаги.
Это шаги другого человека.
Заходите. Присядете?
Я знаю этот взгляд.
На меня все так смотрят, когда видят в первый раз. Наверное, это из-за моего роста, я ведь такая маленькая. Меня называли мышонком, или птенчиком, или малышкой, хотя я — ни то, ни другое, ни третье. Лекарь пришел и не смог разглядеть, меня во мраке. Он разозлился и закричал:
— Здесь нет никаких заключенных!
И тогда я шевельнулась, гремя цепями, и прошептала:
— О нет, здесь есть заключенная…
Проходите, не стойте у двери. Видите, как я закована? Большинство воров, которых здесь держат, не носят таких кандалов. Преступников бросают за решетку, и все. Но меня заковали в цепи, потому что я «ведьма»: люди думают, что я могу обернуться ветром и унестись прочь. Или превратиться в лягушку и ускакать отсюда через дверь. Но еще я закована из-за своего ничтожного роста, из-за ручек-прутиков и тщедушного тельца. Стайр сказал, что я могу проскользнуть сквозь прутья решетки. «В цепи ее. Заковать покрепче! Она не должна уйти».
А потому не стойте возле двери. Я не в силах причинить вам вред.
Там есть табурет, у стены.
Я знала эту женщину из вашего виденья. Она была полоумной и такой высокой — сущая каланча. Под хлопьями легкого мягкого снега, которые не падали, а парили в воздухе, она говорила со мной о вас.
«Тебя найдет человек, — сказала она. — После того как прольется кровь, он придет к тебе».
Она говорила о моих железных запястьях, говорила, что вы уже почти здесь. Она не упомянула об очках, но я их себе представила, и еще я была права, когда думала о ваших туфлях с блестящими пряжками. О тугих завитках парика.
Этот взгляд, что вы кинули на меня. Я знаю этот взгляд.
Он говорит: «Проклятая неряха, держись от меня подальше».
Так что я знала: вы придете. Ее звали Гормхул. Похоже, у нее был дар предвиденья, хотя я не всегда верила ее словам, слишком уж любила она белену. Однажды Гормхул приставила палец к моей груди и сказала: «Жена!» Словно увидела мой шанс стать женой. Я сказала ей: «Нет…» И тряхнула головой, и отступила, но она напевала это слово, и ветер уносил его в долину: «Жена… жена…»
Вот она какая, белена, самая сильная трава из мне известных. Если ее взять чересчур много и сразу съесть все, то можно умереть. Но я поверила Гормхул, когда она сказала о вас, сэр.
Чего я не знаю, так это с какой целью вы пришли.
Вы не первый, сэр, сидите на этом табурете и неодобрительно коситесь на стены. Приходили и другие люди. Их цели были такие разные, такие странные, и я подумала, что это как собирать травы — не встретишь двух одинаковых. Некоторые хотели спасти мою душу от вечных мучений в адском пламени. Я считаю, что с моей душой все в порядке, но они пытались заставить меня говорить о Боге и раскаиваться в каких-то безнравственных деяниях. Был среди них священник, его речь смахивала на отрыжку или лягушачье кваканье. Он обращался со мной как любой служитель церкви, словно я не человек, или все-таки человек, но тронутый умом. Вы тоже из попов? Я вижу крест на шее, а от вашей неприязни ко мне веет Божественным духом. Поди, в голове у вас роятся тысячи библейских слов и вы произносите их очень торжественно. Вы тоже хотите спасти мою душу? Наверное, нет. Вы сидите не так, как другие. И не глядите так строго. Поп будто рыгал и прожигал меня взглядом, я не сдержалась и уставилась на него, хотя это ему очень не понравилось. «Чего вытаращилась, ведьмовское отродье?!» — вскипел он.
И мои ответные слова были ему противны. Я знаю, что умею связно говорить. Но редко вижу людей, так что много болтаю, когда выдается возможность.
Он назвал меня шлюхой, а еще стервой. Сказал, что моя болтовня оскорбляет его и что день, когда я сгорю, как полено, будет хорошим днем.
В общем, ко мне приходили люди, которые думают, что, проклиная меня, сами становятся лучше.
Кроме попов, здесь появлялись и законники. Они тоже приходили. Но что это за закон? Я не видела суда, сэр. Я не видела должной справедливости. Никто из женщин, таких как я, никогда не ощущал ее. Если птичка чирикнет пару раз, сверните ей шею и бросьте в суп, а может быть, стоит ее повесить, или привязать к стулу, или утопить, чтобы больше не чирикала, — вот он каков, ваш закон. В слове «закон», как и в слове «ведьма», содержится очень многое, но из закона ушла правда, злобная ложь свила в его сердце гнездо. Я вам не чирикающая птичка, но это не важно. Вот она я — закованная в цепи.
И лекари. Здесь был лекарь. Всего один, и у него у самого были вши. Он осмотрел рану — меня задела мушкетная пуля. Сказал, что царапина быстро заживает благодаря «рогатому целителю», но, конечно, это не так. Спасибо хвощу и окопнику, ошпаренным и прижатым к ране. Лекарю самому бы не мешало полечиться окопником: очень уж много болячек от вшей. Одна даже гноится, и ему будет все хуже и хуже. Он не настоящий врач.
Потом приходили остальные. Жители Инверэри, которые просто хотели увидеть и понюхать ведьму, дьявольскую шлюху. Они швыряли в меня камни через решетку. Они совали пенни тюремщику, когда уходили, и прижимали платок к носу; думаю, страж неплохо на мне нажился. Небось не одну бутыль купил на деньги, заработанные на «той самой ведьме, которая была в проклятой долине».
— Она была там? В Гленко?
— Да. Говорят, все видела. Говорят, она стояла на коленях и выкрикивала заклинания.
— Звала дьявола?
— О да! Вся эта кровь и убийства… Дьявол был там, несомненно.
Еще приходил некто Стайр. Сидел вот на этом самом табурете. Смотрел на меня, как волк на добычу, пойманную с таким трудом.
Это все, что я могу сказать о нем.
Преподобный Чарльз Лесли. Ваше имя кажется мне смутно знакомым.
Лесли — словно ветер в кронах деревьев или морской прилив…
Я видела, как слово «ведьма» заставило вас содрогнуться.
Верно, это мрачное слово. Оно пронесло боль сквозь месяцы и годы. Погубило много хороших людей — семейных и одиноких, красивых и непривлекательных. Женщин. Мужчин.
Что вы там творите, у себя в голове? Когда слышите слово «ведьма»?
Я знаю, у многих возникает определенный образ. Чаще всего это женщина — черная как ночь, горбатая жестокая старуха. И вдобавок сумасшедшая. Многим кажется, что я такая. Мне говорили это. Я безудержно болтаю, держа руки у лица, словно мышь, когда ест или чистит мордочку. У меня высокий детский голос — это назвали уликой: дескать, дьявол забрал мой низкий голос, чтобы придать глубины своему. Это ложь, конечно. Я мала, и мой голос тоже мал — вот и все.
А заклинания? Люди обвиняли меня в тысяче грехов. Когда сажали занозу или видели, как сова бросается на добычу, поминали недобрым словом ведьму. Еще больше наговаривали на мою мать, и она действительно была дикаркой почище меня, гораздо красивее и храбрее. Теленок со звездой во лбу — это,
