— Спасибо, — сказал Иэн.
Я кивнула. Рассовала все свои травы по его карманам, наполнила ими сумку:
— Заваривай их и прикладывай к ранам.
— Ага.
Он улыбнулся печальной, еле заметной улыбкой. Потом развернул лошадь и направил ее вперед.
Они покинули меня. Я смотрела, как они мчатся по крутым склонам лощины, за Трех Сестер, а потом скачут по гребню. Они скрылись из виду. Я еще немного постояла у хижины, глядя на рассветное небо, ореховое дерево и снег.
Потом я направилась в долину. Я бродила среди чернеющей травы, пустых коровников. Я брала за руки окостенелые тела, молилась за души и оплакивала погибших. Мягкий розовый свет заливал долину. Я посидела немного около каждого.
У тихонько тлеющего Карноха я нашла леди Гленко. Она лежала под моим плащом, холодная и мертвая, а все ее украшения исчезли. Я погладила ее по волосам и сказала, что ее мальчики спасены — оба сына.
Разрушенный дом заволокло дымом и пеплом. Я измазалась черным об обуглившееся дерево и обожгла руки о стены. Под камнями я увидела старый меч предводителя клана. Я достала его. Выволокла наружу и потащила за собой, чертя линию на земле. На берегу Лох-Левена я загадала желание. Всей душой, всем сердцем я пожелала, чтобы в долине больше не было таких ночей, чтобы ложь, или предательство, или кровь не приходили впредь. Чтобы мужчинам, женщинам и детям Гленко никогда не пришлось погибать такой смертью. Я страстно желала этого. И молилась.
Меч полетел в озеро.
«Людям свойственно прятать то, чего они боятся, — сказала Кора. — В земле или море». И я смотрела, как вода успокаивается, сомкнувшись над мечом.
Вот как это было.
Я сделала все, что могла, надеясь, что зло навсегда покинуло эти места. Одинокая снежинка опустилась с неба. Потом вторая, третья.
Пришли солдаты. Они окружили меня у кромки воды.
— Это та самая, что предупредила.
— Эта малявка?
— Да, она. Связать ее.
Как они узнали? Я думаю, от тех, кто уже мертв. Я думаю, они признались, прежде чем умереть. Я думаю, их спрашивали, держа клинок у горла:
— Кто сказал вам? Кто предупредил вас?
Потому что большая часть клана все-таки ушла и спаслась. Многие ложа были пусты, те, кто спал там, проснулись и убежали по холмам, подняв капюшон и зажав в руках ладошки детей. Они говорили:
— Уходите отсюда скорее! Не оглядывайтесь!
— Кто сказал вам? Кто?
— Сассенах…
Так что они знали. Ко мне подошел солдат со спокойными глазами, с кровью в приглаженных волосах. Процедил:
— Так это и есть английская ведьма?
Они заковали меня, надели кандалы на запястья. Они били меня, шипели «карга» и «грязная тварь», а невозмутимый солдат снял перчатку, посмотрел на свою руку и ткнул мне в лицо кулаком, разбив глаз. Я упала, чувствуя, что лицо заливает кровь. Когда я вновь посмотрела на солдата, он был красным.
Я не плакала.
Когда меня уводили, я обернулась. Я посмотрела назад на Гленко, выгоревшую дотла и объятую спокойствием, и высоко над деревьями увидела холм Сосок. Я взглянула на заснеженные высоты и сказала «прощайте».
Меня волокли много ночей. Я спала в кандалах на мокром песке, Они разговаривали об убийствах и о том, кого убили. О том, кто и как убивал. Я услышала имена.
— Сыновья?
— Я достал одного. Вонзил в него клинок — и глубоко вонзил. Но думаю, оба сбежали.
— Стайру это не понравится.
И я улыбалась, слыша это, — я улыбалась, укрывшись волосами или спрятав лицо в коленях, ведь разве что-то другое имеет значение? Ни моя рана. Ни кровоточащий глаз. Ни то, куда они тащат меня и почему.
Позже, в снежную ночь неподалеку от замка Баркалдин, у волнующегося моря, я услышала:
— Как ее имя?
Освещенные пламенем костра, они согревались, отхлебывая из бутылки, которую вытащили из пепла Гленко, а я лежала в темноте.
— Этой?
Они имели в виду меня. Они столпились вокруг, и один красномундирник вывел меня из полудремы, ткнув пяткой в то место на талии, которое задела мушкетная пуля. Растормошил меня. Наклонился. Плюнул в ухо:
— Как твое имя?
— Ведьма! И хватит с нее.
— Шлюха дьявола! Ха…
Но нет. Мое имя никогда не было «ведьма», никогда, и еще оно никогда не было «карга», или «грязная тварь», или «чертова женушка», или «шлюха». Разве когда-то в жизни я была гулящей или жестокой? Когда? И тем не менее меня всегда звали лживыми именами, проклинали, а раз у меня нет фамилии, то они еще больше кричали: «Шлюха!» и «Наверное, дьявол ей и любовник, и отец!» — и что это было? Ложь! Горе и ложь. Но я подумала: «Все, хватит». У их костерка я решила: «Хватит… Это не я. Это не мое имя».
Я перекатилась на спину и разлепила губы.
— Она говорит, сэр! — сказал солдат. — Не могу разобрать… У нее кровь во рту.
— Это английский?
— Не расслышать никак.
Моргая, я глядела на небо, украшенное россыпью звезд, на голые ветки деревьев, я вытолкнула языком зуб, так что он соскользнул по подбородку и упал на песок, и заговорила. Я очень четко назвала свое имя.
— Что? Что она сказала?
«Макдоналд». Потому что люди, ради которых я жила, за которых боролась, были спасены. И я улыбнулась, вдавив указательный палец в холодный влажный песок. Я произнесла «Корраг». Потому что я указала им путь.
Вот и все. Все, что вы хотели, мистер Лесли. Мой рассказ об этом — вернее, о том, что я видела и слышала.
Это стоило того, сэр? Ваше долгое ожидание?
Мир будет говорить о смертях в Гленко. О лжи и о стали, что вошла в плоть. Глаза наполнятся слезами, когда люди скажут: «Они убили даже детей», и да, об этом нужно говорить. Говорить об их смертях. Скорбеть.
