Звезды над Занзибаром

первого июля. На какой-то миг сердце Эмили замерло, а затем бешено застучало. Двухдневная поездка по железной дороге из Берлина через Бреслау в Вену, где следовало делать пересадку на поезд в Триест, тоже отняла у нее сил немало.

Правдой было и то, что Эмили боялась. Боялась встречи с Баргашем и того, что и на сей раз встреча не состоится. Ибо даже после всех этих долгих лет он не сможет простить ей, что после неудавшегося мятежа она помирилась с Меджидом, вышла замуж за немца Генриха и из любви к мужу приняла его веру. Боялась того, как могут ее встретить на Занзибаре: принять с радостью или еще раз прогнать с руганью и позором. Письма от Холе и Метле и от Замзам, которая написала первой, и то, что она тогда узнавала от матросов с «Ильмеджиди», собственно, и вселили в нее надежду. Но она еще не забыла, какой гнев вызвала ее любовь к Генриху и бегство с Занзибара.

Роза, которая — как уже много раз — угадала ее невысказанные мысли, нежно поцеловала мать в щеку.

— Не думай об этом. Все будет хорошо, дитя мое.

Только в море, Средиземном море, Эмили начала приходить в себя. На палубе она наслаждалась солнцем, которое здесь было намного теплее, чем в Германии; с улыбкой наблюдала за детьми: они толпились у поручней и радовались каждому новому виду, — будь то побережье или остров, или просто одинокий утес, — как самому драгоценному подарку. Подобно губке, они впитывали в себя все новое и незнакомое.

Однажды мы уже плыли этим маршрутом, только в обратном направлении, ты еще помнишь, Генрих? Как мы были счастливы. Счастливы, что свободны, что наконец вместе. Тогда казалось, что все трудности, страхи и страдания остались позади. Почему же нас постигла столь тяжелая судьба? Неужели наши грехи были такими тяжкими? Против Бога, против Аллаха, против людей?

Солнце, которое набирало силу, и широкий простор синего моря постепенно снимали с души Эмили груз страданий — по мере того как они приближались к Африке. Когда утром пятого июля они высадились на Корфу, у них было несколько часов до отплытия. В открытой коляске они прокатились по острову, вдоль подножия мощной венецианской крепости, через скалы и цветущие кустарники, мимо ослепительно белых домов, на фоне которых море казалось цвета глубокой ляпис-лазури. Эмили купалась в этой красоте, в ярких красках и контрастах. А днем позже она вместе с детьми дивилась голому карстовому побережью острова Итаки, и Саид декламировал строки из «Одиссеи» Гомера, которые выучил наизусть в Кадетском корпусе.

Но только в Александрии Эмили впервые ощутила, что действительно возвращается на родину. Сначала это были пальмы и тамариски с серебристой листвой, потом купола и минареты мечетей.

И все эти высокие восточные дома, словно сложенные из кубиков, с маленькими окнами, были ей в радость. А внизу мимо домов важно шествовали верблюды и громыхали двухколесные повозки, запряженные ослами и нагруженные почти до неба. Мужчины были одеты в джелабию и длинные, до щиколоток, рубахи с длинными рукавами, в платках, повязанных вокруг головы; закутанные в покрывала женщины сверкали глазами, в которых горела жизнь, а их многозначительные взгляды могли поведать множество интересных историй.

Тем больше сжималось сердце Эмили при виде ран, нанесенных городу войной против мирного населения. Бомбардировки англичан оставили после себя руины, разбили дороги. В стенах домов зияли огромные дыры. Не однажды Эмили ловила обрывки злобных фраз и гневные замечания в адрес британцев, и она не могла обвинять этих людей.

Поскольку гостиницу, в которой они остановились на два дня, никак нельзя было назвать уютной, скорее она была запущенной и грязной, хотя и не из дешевых, Эмили с детьми часами бродили по городу с его шумной толпой и уличной торговлей.

— Ой, мама, а можно мне это купить? — Роза дергала ее за рукав, а другой рукой показывала на украшения, разложенные на пестрых платках прямо на земле. Ей приглянулся кованый серебряный браслет.

— Я тоже хочу вот это! — тут же закричала Тони и показала на пару филигранных серег в форме полумесяца, которые были, как кружевные, и на которых раскачивались многочисленные серебряные шарики. Саид только закатил глаза и отвернулся, разглядывая тележку, запряженную осликом, в которой весьма ненадежно лежала груда цветной капусты.

— А-а-хх, у юных дам изысканный вкус, — восхищенно воскликнул торговец серебром на хорошем египетском диалекте и широко ухмыльнулся. Быстро отставив в сторону стакан с каркаде, пурпурно-красным чаем из дамасской розы, он торопливо выхватил из кучки всякой всячины вожделенный браслет и протянул его Розе. Она умоляюще смотрела на мать:

— Ну, пожалуйста, мама!

Эмили медлила, несмотря на то, что на дорожные расходы они получили от правительства сумму немаленькую. Но она не представляла, как у них будет с деньгами, и, кроме того, привыкла воздерживаться от бесполезных трат. Но просящим взглядам Розы и Тони долго противиться она не могла.

— Ну, ладно. Сабах аль-шер. Доброе утро, — поздоровалась она с торговцем. В ответ его широкая улыбка стала еще шире.

— Сабах иннур , — радостно ответил он и тут же обрушил на нее положенный шквал похвал своему товару.

— Лучшее серебро, дамы, — нахваливал он браслет и даже потер его большим пальцем, а затем схватился за серьги, которые приглянулись Тони, проделав с ними то же самое. — Из семейной серебряной мастерской. Лучшая работа! Такие искусно сделанные вещи вы можете купить только у меня! Если вы возьмете обе, я сделаю вам специальную скидку.

Уголка губ Эмили коснулась улыбка. И в самом деле, она точно в той стороне, где родилась и выросла! Она назвала свою цену, торговец — свою, и так они перебрасывались цифрами до тех пор, пока цена не устроила того и другого, и деньги и украшения поменяли владельца. Когда дочери Эмили, на седьмом небе от счастья, прижались к ней, с восхищением разглядывая сокровища и ревниво сравнивая их, торговец наклонился к ней:

— Где вы так превосходно выучили наш язык? Наверное, вы долго жили в Багдаде…

Эмили улыбнулась и, покачав головой, распрощалась с ним. Однако улыбка застыла уже через секунду. Торговец определенно принял ее за европейку, которая несколько лет провела на Востоке! Эта мысль больно пронзила ее.

Даже здесь, в арабском мире, она стала чужой. Как будто годы, проведенные в Германии, отняли у нее частичку ее происхождения.

И таким образом — часть ее бытия.

56

Жару можно было увидеть: ею светилась палуба, трубы и все палубные надстройки «Адлера», небольшого интендантского судна имперских военно-морских сил, принявшего в Порт-Саиде на борт Эмили и ее детей. Уже пять дней они стояли на рейде в аденском порту и все еще не получили приказа о дальнейшем следовании на Занзибар. Нигде на борту нельзя было отыскать ни единого прохладного или, по крайней мере, просто хоть какого-нибудь местечка, где можно было бы переждать жару. Узенькие каюты занимали таинственные гражданские лица.

Несмотря на зной, Эмили стояла у поручней на ярком солнце, прикрывая глаза ладонью, и рассеянно оглядывала гавань, сильно изменившуюся с тех пор, как она была здесь. Сколоченные на скорую руку, перекошенные от ветра и ржавые старые жестяные волнистые навесы от солнца уступили место красивым медным крышам. Набережную заново облицевали и теперь вдоль нее высились одна за другой красивые гостиницы. И несравнимо больше кораблей стояло сейчас в порту, большинство из которых были пароходами, парусников Эмили насчитала всего несколько. Что осталось прежним — так это сутолока. Народу будто бы даже прибавилось, и все шумели, кричали, перекрикивая друг друга, и каждый шел своей дорогой, как и куда ему заблагорассудится. Шла активная погрузка и разгрузка судов, а путешественники в