в ладонь горсть ежевичных ягод, он поднес их к ее губам и спросил:
— Слышишь?
Она кивнула. Где-то совсем близко говорила вода. Он достал из ножен кинжал и в несколько взмахов прорубил в кустах широкий проход. Они вышли к ручью, и она жадно приникла к нему устами. Подождав немного, он решительно двинулся дальше. Шел он вниз по течению. Спустя двести шагов она увидела, как перед ними блестит черноватым стеклом небольшая запруда.
Недолго думая, он быстро разделся и вошел в воду, остужая в холодных волнах разгоряченное тело. Она стояла боком к нему и искоса следила за тем, как он меряет запруду мощными гребками и раскалывает поверхность на тысячи круглых осколков, потом ныряет ко дну и, появившись в десятке шагов в стороне, фыркает сильным зверем, швырнув брызги на непрочные кольца поднятой ряби.
Повернувшись к нему спиной, женщина медленно расстегнула застежки на платье, рывком стянула его через голову и тоже бросилась в воду. Холод пронзил ее насквозь, крепко схватил за горло и сдавил грудь, но лицо все так же горело от возбуждения. Заметавшись по воде в попытке согреться, она дважды преодолела запруду, проведя по ней расплывшуюся черту, потом вернулась на середину, вскинула кверху руки, вытянулась в струну и плавно пошла ко дну, наблюдая, как гаснут над ее головой солнечные лучи, образуя нестойкую взвесь, которая, уходя глубже вниз, превращается в воронку тусклого света, куда затягивает длинными водорослями ее потемневшие волосы. Пустив на волю хрустальные пузырьки спасенного легкими воздуха, она коснулась ногами вялого дна, оттолкнулась и, сменив руки на крылья, взлетела к пятну синеватого света. С шумом порвав его пленку, громко выдохнула, всплеснула руками, убрала волосы с лица и поискала глазами мужа. Он смотрел на нее новым взглядом, в котором разобраться сразу она не смогла, но зато ощутила вдруг настоящую радость.
Выйдя на берег, они легли ничком на мягкую траву и повернули друг к другу лица. Он почти не моргал. Она смотрела, как по его щеке ползет к губам большая яркая капля. Умытая солнечным соком из-под буковой кроны, она казалась такой свежей и вкусной, что женщине стоило труда не слизнуть ее языком. Глядя ему в глаза и чувствуя, как балует с кожей задиристый ветер, она все больше обретала столь нужную смелость, а когда обрела, рассудила: «Бог мой, чего я стыжусь? В конце концов, он мой муж!..», — привстала на локте и, колыхнув грудью, потянулась к его плечу, провела по лопаткам, склонилась над Алановой головой и выпила насухо вожделенное золото капли, но не насытилась, а только сильнее вскипела жаждой и в спешке стала искать алчущим ртом вокруг и дальше, потом вниз по шее, на позвонках, на крепких овалах мышц, в крохотной детской ложбинке над самым крестцом, победоносно встретила его выстраданный негой стон и тут же побежала по нему, как по эху, наверх, к бессильному всхлипу, пробегая тугими сосками по дрожащей тропе выгибающейся спины. Снова добравшись до шеи, она вплелась в нее дыханием, обманула поцелуем и, чуть покусывая тягучую мякоть, впилась ногтями в его напрягшиеся ягодицы. Вскрикнув, мужчина извернулся и яростно ответил ей смиряющими пыл объятьями. Его сердце гремело под ней, словно в груди у него билась каменоломня. Дразня, женщина попыталась выскользнуть, задвигала плечами, затолкала коленом, но он был упорен и не отпускал. Отыскав в желтой завесе волос ее губы, он накрыл их долгим, путающимся в извивах влажного фитиля поцелуем, забродил руками по ее спине, схватился за бедра, одним движением уложил ее под себя и, взяв в замок ее запястья, вынудил покориться, обмякнуть под быстрыми ласками, а потом заставил слушать с закрытыми глазами, как ласки становятся увереннее и спокойней, как они текут по ее восторженной коже, замирают на ней подушками пальцев, проверяют на ощупь пугливую наготу ее души и, пробуя на вкус одно за другим искрящиеся зернышки света в россыпи звонких мгновений, приглашают ее окунуться в бездонность свежего времени. Потом он вырвал время с корнем откуда-то у нее из пупка, поднял лицо и одним взглядом распугал клубящийся над ними ненужный рой мыслей и слов, распял под собой ее дыханье, стиснул зубы и гладко, юрко вошел в нее, как уж в знакомую нору. Она закричала, услышав, как разрывается мольбой ее голос и распыляется ветром по миру. Доведя ее до исступления, мужчина вздрогнул, закатил глаза и потемнел уткнувшимся в смерть лицом. Потом со стоном рухнул на нее, скатился на спину и в отчаянии зарычал, вонзив кулаки в землю. Боль его была родом прямо из сердца и была нестерпима, но все ж несравнима с той, что вонзилась женщине в грудь кинжалом обиды.
— Прости, — сказал он, когда вспомнил о ней.
Она не ответила и, вытянувшись на простертой в пустоту руке, следила за тем, как он идет к запруде, недолго плещется в ней и взбирается на противоположный берег, машинально защитив наготу длиннопалой ладонью папоротника. Глядя на бронзовый плеск его тени в дремлющей заводи, она шептала себе о том, что, наверное, должна его простить, но руки ее не находили места, они слонялись по траве словно в поисках корма для беды, что пришла так внезапно и теперь ожидала, чем еще поживиться.
Медленно встав, она пошла к их брошенной одежде. Поглядев на свое платье, она подумала, что не видала никогда ничего более похожего на дохлятину. Платье по-прежнему пахло кислой грязью от пустившей сок травы. Перекинув его через руку, она подняла одежду мужчины другой и неверными шагами двинулась к воде. Наступив на что-то мягкое и быстрое, отчего в тот же миг у нее по спине брызнули мурашки, она отдернула ногу, уже по щиколотку измазанную копошащейся кусачей гирляндой, притопнула ею о землю, пытаясь смахнуть приближающиеся к колену стремительные гроздья, но не смогла отделаться и от половины их черных плодов. Вскрикнув, она принялась сбрасывать их с себя нервными руками, с ужасом подмечая, что из своей раздавленной обители к ней ползет жирным пятном тысяча злых муравьев. Кинувшись наутек, она совсем забыла про воду и оказалась вдруг у той лиственницы, где час назад ее муж оставил ружье и котомку. Прижав приклад к животу, она взвела один за другим оба курка и надавила собачку. Глухой и толстый взрыв отозвался в ней добавочной болью и прошиб ее чувства насквозь. Поведя стволом над белым теперь блеском заводи, она нашла иву, под которой томилась тень, закричала проклятье и выстрелила опять. Потом снова взвела курок и надавила собачку, но услышала только слабый щелчок. Как перезарядить ружье, она не знала, а потому швырнула его на землю и побежала к воде.
Тень на том берегу даже не шелохнулась. Пуля шлепнула в ствол в какой-нибудь пяди над головой, это было понятно по звуку, но мужчина не стал проверять. Из его распахнутых глаз опять смотрело прозрение.
Женщина месила воду руками, покуда не истощила силы. Потом толчками поплыла к берегу, туда, где сидел на корточках муж. Словно боясь, что она свернет в сторону, он встретил ее на полпути к тенистому дереву, удержал, крепко обнял, поцеловал в глаза, потом подхватил на руки и понес к иве.
— Я хочу
Когда он ею овладел, воздух стал чуть теплее и сделался совсем прозрачным. В нем плавала, покорная ветру, умная птица сочувствия. Склонившись над людьми, она прислушалась, но не распознала ничего, кроме заботы и робкой, застенчивой радости. Свив из легкого трепета листьев, воздуха и нескольких теней приятный узор, она проверила его на прочность, осталась довольна и, убедившись, что теперь все в порядке, отпустила время пастись по распахнутой кроне.
— Береги меня, — попросила женщина. — И тогда я тебе помогу.
— Мы спасемся, — сказал мужчина. — Нам будет вместе хорошо. Нам будет лучше и лучше...
Если это не любовь, что из того? Главное, думала женщина, мы созданы друг для друга, пусть только для того, чтоб не мешать любви настоящей, чужой.
Где-то не близко грянул гром, но сквозь лохматые плети склонившейся ивы никаких туч видно не было. Дождь забил пузырями по воде, застучал по траве, зашуршал по ветвям, роняя осколки брызг им на лица, но не убавил ни солнца, ни света. Такой дождь почему-то принято звать слепым.
XVII
Насколько им удалось разглядеть из низины, обоз составляли два всадника, полдюжины лошадей, четыре брички и пара буйволов, замыкала же его и умело правила им, подгоняя к хребту, новая тайна. Холодный ветер принес с горы тревогу и стал трепать на мужчинах одежды, пока они глядели, нахмурившись, на вершину и ждали, когда обоз взберется на каменную макушку и, словно опоясав ее растянутыми звеньями подвижной цепи, приступит к последнему отрезку пути.
Странная то была дорога: сперва по спирали вверх, потом по длинной дуге — к соседней вершине, чтобы скатиться затем оттуда по единственной крутой тропе к Проклятой реке. Словно змея на скале, думал Хамыц. Немного удачи — и могла не оставить следа. Каких-нибудь пару недель — и вместо грязного тумана,
